Королевский гамбит

Но его дядя молчал и не заговаривал до тех пор, пока он, Чарлз, тоже не взглянул на него. А дядя даже не смотрел на Макса. Он даже не развернулся в его сторону на своем вращающемся кресле и уставился в окно, совершенно неподвижный, если не считать почти незаметного постукивания ногтем большого пальца по чашечке остывшей трубки с мундштуком из кукурузного початка, которую он не выпускал из руки.

Тогда оставил свои игры и Макс, он просто стоял, глядя с высоты своего роста на дядин профиль, и в тяжелых его, безжизненных глазах не было ни молодости, ни мира – вообще ничего, что могло бы быть.

– Ладно, – сказал Макс. – Намеренья, наличия какого-то плана вам не доказать. А все, что вы можете доказать, и доказывать не надо. Ведь я уже во всем признался. И подтверждаю свое признание. Я купил лошадь и поместил ее в отдельную конюшню на участке земли, принадлежащем моей матери. Видите ли, я тоже немного знаком с правом. Может, даже знаю тот необходимый минимум, который потребен для того, чтобы стать первоклассным адвокатом в каком-нибудь городке штата Миссисипи. А то и членом законодательного собрания штата, хотя, пожалуй, многовато для того, чтобы быть когда-либо избранным губернатором.

А его дядя все еще не шевелился, если не считать большого пальца.

– Я бы на вашем месте все же присел, – сказал он.

– На моем месте вы бы еще много чего сделали, – сказал Макс. – Итак?

И вот тут его дядя зашевелился. Упершись коленом в стол, он круто развернулся на кресле и посмотрел прямо в глаза Максу.

– Доказывать мне ничего не нужно, – сказал он. – Потому что вы ничего не собираетесь отрицать.

– Не собираюсь, – сказал Макс. Сказал мгновенно, презрительно. Даже без гнева. – Я ничего не отрицаю. И что дальше? Где тут ваш шериф?

Его дядя не сводил глаз с Макса. Затем он сунул мундштук остывшей трубки в рот и сделал затяжку, как если бы в ней был табак и она курилась; и заговорил мягко и словно даже небрежно:

– Полагаю, когда мистер Маккаллум привел лошадь и вы поместили ее в отдельную конюшню капитана Гуалдреса, то сказали грумам и другим неграм, что купил ее и хочет держать отдельно именно капитан Гуалдрес. Во что они легко поверили, потому что капитан Гуалдрес еще раньше купил другую лошадь, к которой никому не разрешал прикасаться.

Но это замечание Макс пропустил мимо ушей точно так же, как пару дней назад он пропустил мимо ушей вопрос его дяди, заходил ли он на призывной пункт. Теперь на его лице не было даже презрения. Он просто ждал продолжения.

– Ладно, – сказал его дядя. – Когда капитан Гуалдрес женится на вашей сестре?

И вот тут он, Чарлз, угадал, что еще прячется в глазах Макса, кроме тяжести и безжизненности. Это были отчаяние и боль. Потому что он увидел, как в них вспыхивает, разгорается и полыхает ярость, затапливает их, выжигает, оставляя в конце концов только саму эту ярость и ненависть, и подумал, что, возможно, его дядя был прав и на свете есть вещи еще ужаснее ненависти и что, если кого-нибудь ненавидишь, это наверняка должен быть тот, кого тебе не удалось убить, пусть даже он не знает, что ему грозило.

– Я тут недавно заключал одну сделку, – сказал его дядя. – Скоро станет ясно, насколько безуспешно либо наоборот. А теперь хочу заключать еще одну – с вами. Вам не девятнадцать, вам уже двадцать один, а вы все еще не были на призывном пункте. Поступайте в армию.

– В армию? – переспросил Харрис.

– В армию.

– Ясно. В армию, а иначе…

И Харрис рассмеялся. Он стоял перед столом, нависая над его дядей, и смеялся. Но глаза у него, и это было сразу заметно, не смеялись, так что им и не надо было переставать смеяться: смеяться перестало только лицо, постепенно отделявшееся от глаз, отнимавшее у них смех, покуда они не стали походить на глаза его сестры, какими те выглядели два дня назад: боль и отчаяние, но не страх и ужас; меж тем дядины щеки вздрагивали в такт затяжкам остывшей трубкой, которые он продолжал делать, как если бы из нее все еще шел дым.

– Нет никаких «иначе», – сказал его дядя. – Просто поступайте в армию. Смотрите. Вы же играете в покер (полагаю, что играете или, по крайней мере, как и большинство людей, знаете, как в него играют). Вы меняете какое-то количество карт и тем самым то ли даете понять, что карта у вас прикупная, то ли блефуете. Но вы не берете прикуп, с тем чтобы потом, если в нем оказалось не то, чего вы хотели, чего ожидали, на что надеялись, сбросить карты; у вас в голове не только вы сами и ваш кошелек, но и партнеры, которые действуют так же, как вы.

Они оба застыли, его дядя даже перестал делать вид, что курит. Затем Харрис глубоко вздохнул. Было хорошо слышно: вдох-выдох.

– Прямо сейчас? – спросил он.

– Да, – сказал его дядя. – Прямо сейчас. Немедленно возвращайтесь в Мемфис и ступайте на призывной пункт.

– Я… – заговорил Харрис. – Есть кое-что…