Королевство

Сонный, нежный глаз. Глаз, выражавший больше эмоций, жарких и прохладных, чем у иных людей два. Или голос – почти такой же низкий, как у Риты, и в то же время совсем другой, настолько мягкий, что в него хотелось улечься, как в теплую постель. Поцеловать ее, оттрахать, искупать, крепко держать, освободить. Блестевшие на солнце рыжие волосы, напоминающая натянутый лук спина, аппетитная тяжелая грудь, аккуратные руки, самоуверенно расчерчивавшие воздух, смех, в котором таился почти незаметный звериный оскал и, опять же, обещание.

Я пытался объяснить самому себе, что вновь повторяется та самая история, – я влюбился в девушку брата, как тогда с Мари. Да это как будто какая-то болезнь, ну связи у меня в мозге нарушены. Жаждать того, чего ты иметь не можешь или не должен, – это безумие. И если произойдет чудо и Шеннон я тоже окажусь нужен, получится как с Мари. Ты видишь над горами радугу – она исчезнет, как только ты возле нее окажешься; точно так же испаряется и любовь. Не потому, что любовь воображаемая: чтобы увидеть радугу, нужен определенный угол зрения (смотреть со стороны) и расстояние (не подходить слишком близко). И даже если радуга все-таки не исчезнет с вершины горы, когда ты туда заберешься, окажется, что опирается она не на сундук с сокровищами, а на трагедии и загубленные жизни.

Все это я себе объяснял – толку никакого. Как при тяжелой форме малярии. Я подумал, что, кажется, верно люди говорят: подхватишь тропическую лихорадку второй раз – она тебя сломает. Я попытался выгнать болезнь с потом – она упорствовала. Избавиться от нее с помощью работы – болезнь возвращалась. Я пытался уснуть и забыться, но меня будили вопли из зоопарка, что невозможно – до него была почти миля.

Я делал попытки выбираться в город, мне посоветовали бар в Кристиансанде, но у стойки я сидел один. Понятия не имел, как искать подход к людям, да мне и не хотелось – скорее, считал, мне бы это не помешало. Мне ведь не было одиноко. Ну или было, но я, по крайней мере, не мучился – тут даже говорить не о чем. Я думал, помогут женщины – а вдруг они сработают как лекарство от лихорадки. Но никто не смотрел на меня дольше секунды. В «Свободном падении» хоть кто-нибудь после пары бокалов пива спросит, кто ты такой. Но тут люди за секунду понимали, что я – заехавший в город деревенщина, а потому, как говорится, никакого интереса не представляю. Может, обращали внимание на то, что я, беря бокал, выставлял средний палец. Поэтому я по-быстрому заливал в себя пиво – светлый лагер «Миллер», американское пойло, и ехал на автобусе домой. Лежал в постели и слушал вопли обезьян и жирафов.

Когда позвонила Юлия – задавала технические вопросы, связанные с переучетом, – я понял, что по поводу отцовых выходок Грета держит язык за зубами. Объяснив Юлии технические тонкости, я попросил ее поделиться последними деревенскими сплетнями. Что она, слегка удивившись, и сделала: я ведь к подобным вещам раньше интереса не проявлял. Ничего примечательного я не услышал и прямо спросил, ходят ли по деревне слухи о моей семье – про Карла и отца.

– Нет, о чем ты? – спросила Юлия, и по голосу я понял, что она и правда понятия ни о чем не имеет.

– Звони, если будут вопросы про переучет, – сказал я.

Мы положили трубки.

Я почесал затылок.

Наверное, не так уж странно, что Грета не стала разбалтывать по деревне то, что знала про Карла и моего отца. Все эти годы она держала язык за зубами. Точно так же, как и я сам, безумна она была прежде всего от любви. Она не хотела пакостить Карлу, а поэтому и дальше будет молчать. Но зачем Грета призналась мне, что все знает?

Я помнил заданный ею вопрос, как я спас Карла. Что ты сделал, Рой? Угроза – она пыталась сказать, что поняла, по чьей вине папа с мамой загремели в Хукен? Чтобы я и думать не смел мешать ее планам на Карла?

Чистый идиотизм – меня даже от одной мысли передернуло.

По крайней мере, держаться от Уса подальше у меня теперь на одну причину меньше.

На Рождество я домой не поехал.

И на Пасху тоже.

Звонил Карл – рассказывал мне про отель.

Зима наступила раньше ожидаемого, и снег пролежал долго, потому от графика они отстали. А еще пришлось подправить чертежи, когда муниципальные власти внесли свои коррективы: больше дерева и меньше бетона.

– Шеннон злится, она не понимает, что, если власти не увидят свои дурацкие бревенчатые стены, у нас не будет разрешения на начало работ и ратификацию. Говорит, дереву не хватит прочности, но это же чушь, ее заботит исключительно эстетическая сторона, она ведь хочет вроде как собственную подпись оставить. С архитекторами ведь всегда приходится спорить.

Может, и так, но по его голосу я понял, что их спор вышел более горячим, чем это обычно бывает в случае с архитекторами.