Королевство

Пережевывая жвачку, он без всякого интереса смотрел на нас. Ресницы – как у Малкольма Макдауэлла в «Заводном апельсине».

– Забыл сказать тебе, что здесь зоопарк, – объяснил я.

– Ага, – сказала Шеннон, и, когда губы и язык жирафа потянули одну из ветвей, на ее поднятом вверх лице заиграл солнечный свет. – Они забыли сказать нам, что здесь зоопарк.

После прогулки по лесу мы с Шеннон пошли обратно на заправку. Я предложил ей «вольво» – когда я закончу, я позвоню ей, и она за мной приедет. Мне надо было проверить счета, но сосредоточиться не получилось. Карл меня продал. Он меня обманул, украл отцовское наследство, продал его тому, кто предложил побольше. Карл с готовностью позволил мне стать убийцей, убить Виллумсена, чтобы спасти его шкуру. Как обычно. И тем не менее он держал язык за зубами по поводу того, что предал меня. Да, он предал меня!

Я взбесился так, что весь затрясся, и никак не мог успокоиться. В итоге пошел блевать в сортир. А потом сидел там и плакал – надеюсь, слышно не было.

Черт возьми, что мне делать?

Взгляд упал на висевший передо мной плакат. Я повесил такой же, как в туалете для сотрудников в Усе. СДЕЛАЙ ТО, ЧТО ДОЛЖЕН. ВСЕ ЗАВИСИТ ОТ ТЕБЯ. СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС.

Думаю, в тот момент я и принял решение. Вполне в этом уверен. Ясное дело, это могло и попозже случиться. Когда я узнал вторую новость, ради которой Шеннон приехала в Кристиансанд.

63

Я молча сидел за кухонным столом, который мы с Шеннон перенесли в гостиную. Она сходила в торговый центр и приготовила ку-ку – как она объяснила, национальное блюдо Барбадоса, в нем кукурузная мука, бананы, помидоры, лук и перец. Хоть летучую рыбу ей пришлось заменить треской, она была довольна, что раздобыла окру и хлебное дерево.

– Что-то не так? – спросила Шеннон.

Я покачал головой:

– Выглядит аппетитно.

– Наконец-то в продуктовом хоть какой-то выбор, – слегка торопливо произнесла она. – У вас самый высокий в мире уровень жизни, а питаетесь вы, как бедняки.

– Точно, – сказал я.

– И думаю, что едите вы так быстро потому, что не привыкли, что у еды, вообще-то, вкус есть.

– Точно.

Я налил в бокалы белого вина – его мне две недели назад прислала из главного офиса Пия Сюсе, когда стало понятно, что в рейтинге заправка займет третье место. Поставил бутылку на стол, но к бокалу не притронулся.

– Все про Карла думаешь, – сказала она.

– Да, – согласился я.

– Спрашиваешь себя, как же он так тебя предал?

Я замотал головой:

– Я себя спрашиваю: как же я так его предал?

Она вздохнула:

– Рой, не тебе решать, кого ты полюбишь. Ты говорил, что вы, люди гор, влюбляетесь в тех, в кого влюбляться полезно с практической точки зрения, а теперь я вижу, что это неправда.

– Наверное, неправда, – ответил я. – Но наверное, это и не совсем случайно происходит.

– Да ну.

– Стэнли мне про какого-то француза рассказывал – он считает, что мы желаем того, что желают другие. Что мы подражаем.

– Миметическое подражание, – сказала Шеннон. – Рене Жирар.

– Именно.

– Он считает романтической иллюзией тот факт, что человек способен слушать собственное сердце и внутренние желания, поскольку, за исключением базовых потребностей, никаких собственных внутренних желаний у нас нет. Мы хотим того, что, по нашим наблюдениям, хотят окружающие. Так собака, которая совершенно не обращала внимания на свою игрушечную косточку, вдруг просто обязана ее схватить, когда она видит, что косточка понадобилась другим собакам.

Я кивнул:

– И поэтому еще больше хочется собственную заправку, когда слышишь, что кому-то она тоже нужна.

– А архитектор обязан заполучить заказ, за который, как ему известно, он соревнуется с лучшими.

– А глупому брату-уроду нужна женщина умного брата-красавчика.

Шеннон поковырялась в еде.

– Говоришь, твои чувства ко мне на самом деле имеют отношение к Карлу?

– Нет, – ответил я. – Я ничего не говорю. Потому что ничего не знаю. Возможно, для самих себя мы такие же загадки, как и для окружающих.

Шеннон дотронулась до бокала вина кончиками пальцев.

– Разве не печально, что мы в состоянии любить только то, что могут любить другие?

– Дядя Бернард говорил, что печалей вообще много – стоит только подольше и повнимательнее вглядеться, – сказал я. – Что нужно ослепнуть на один глаз.

– Может быть.

– Попробуем ослепнуть? – предложил я. – Хоть на одну ночь.

– Да, – сказала она и, сделав усилие, улыбнулась.

Я поднял свой бокал. Она – свой.

– Я люблю тебя, – прошептал я.

Она улыбнулась шире, глаза засияли, как озеро Будалсваннет ясным днем, и на мгновение мне удалось обо всем забыть. Просто надеялся, что мы проведем вместе эту ночь, а дальше пусть хоть атомная бомба падает. Да, я хотел, чтобы атомная бомба упала. Ведь я выбор сделал – это я точно помню. И предпочел атомную бомбу.

Отставив бокал вина, я заметил, что Шеннон из своего не отпила, но встала. Наклонившись через стол, задула свечу.

– Времени мало, – сказала она. – Слишком мало, чтобы не раздеться и не лечь к тебе поближе.