Королевство

– Вовсе не обязательно, – не согласился Стэнли, – у животных тоже встречается трансвестизм. Вот ты, Рой, много чего знаешь о птицах – наверняка тебе известно, что самцы некоторых пород мимикрируют под самку. Получается, что они притворяются самками, примеряя на себя их оперение.

Все посмотрели на меня, и я почувствовал, как краснею.

– Я в основном с горными птицами знаком. А среди горных таких нет, – сказал я.

– Вот именно! – обрадовался Симон, а Стэнли взглянул на меня так, будто я его предал. – В природе все делается зачем-то. А одеваться по-женски – на хрена это надо?

– С этим все просто, – проговорила Шеннон, – альфа-самцы не обращают на таких псевдосамцов внимания и бьются с другими альфа-самцами, а самцы, переодетые в женский наряд, тем временем завоевывают самок.

Гилберт добродушно засмеялся:

– А что, неплохой приемчик.

Стэнли положил руку на локоть Шеннон:

– Ну наконец-то хоть кто-то понял интригу жизни.

– Это не бином Ньютона, – улыбнулась Шеннон, – мы все разрабатываем стратегию выживания. Оказавшись в ситуации, когда эта стратегия перестает работать, мы придумываем другую, менее удобную, но спасительную.

– А какая тогда самая удобная? – поинтересовался Восс Гилберт.

– Та, что позволяет жить по правилам общества так, чтобы не вызвать порицания. Она еще называется нравственностью, господин мэр. Если ее нет, то правила не соблюдаются.

Гилберт приподнял одну кустистую бровь:

– Нормы нравственности многие соблюдают, но не каждому это удобно.

– Причина в том, что для некоторых прослыть безнравственным намного неприятнее, и это перевешивает. Но если бы мы были невидимыми и не боялись физического наказания, то наплевали бы на все нравственные нормы. Потому что в глубине души каждый из нас – оппортунист, основная задача которого – передать по наследству свой генетический материал. И поэтому все мы готовы продать свою нравственность, вопрос лишь в цене.

– Аминь, – добавил Стэнли.

Гилберт, посмеиваясь, покачал головой:

– Это все горожане напридумывали. Верно, Симон?

– Ага, бред собачий. – Симон осушил бокал и огляделся, явно раздумывая, где бы догнаться.

– Да будет тебе, Симон, – сказал мэр, – а вы, госпожа Опгард, не забывайте, что в нашем регионе во время Второй мировой люди жертвовали жизнью ради нравственных убеждений.

– Это он про двенадцать человек, которые участвовали в саботаже, – об этих событиях уже три-четыре фильма сняли, – сказал Стэнли, – а остальное местное население позволяло нацистам действовать по своему усмотрению.

– Заткнись, – зашипел Симон, прищурившись.

– Эти двенадцать человек пожертвовали жизнью не ради нравственных убеждений, – вступилась Шеннон, – а ради своей страны. Своей деревни. Своей семьи. Если бы Гитлер родился не в Германии, а в Норвегии, притом что экономическая и политическая обстановка была бы похожей, то здесь он тоже пришел бы к власти. И тогда ваши саботажники дрались бы за Гитлера, а не против него.

– Да ты чего несешь! – выплюнул Симон, и я сделал шаг вперед на тот случай, если он не уймется.

Шеннон, похоже, тоже униматься не собиралась:

– Или вы считаете, что рядовые немцы, жившие в тридцатых и сороковых годах, были сплошь безнравственными негодяями, а норвежцы – их прямой противоположностью?

– Эти утверждения голословны, госпожа Опгард.

– Голословны? Они, возможно, обидные и ранят вас, потому что для вас все это – история. Но моя основная мысль заключается в том, что, когда говорят, что нравственность побуждает людей совершать какие-то поступки, сильно преувеличивают. И нашу верность себе подобным тоже переоценивают. Мы сами способны менять нравственные убеждения выгодным для нас образом, чувствуя, что общество, к которому мы принадлежим, под угрозой. Кровная месть и геноциды совершаются не чудовищами, а такими же людьми, как мы сами, – просто они считают такие поступки нравственно обоснованными. В первую очередь мы сохраняем верность себе подобным, а нормы нравственности меняются в зависимости от ситуации. Брат моей бабушки участвовал в кубинской революции, и до сих пор существует два диаметрально противоположных взгляда на личность Фиделя Кастро. И определяет твою точку зрения вовсе не принадлежность к правым или левым, а то, каким образом Кастро повлиял на твою семью, стали ли твои родственники беженцами в Майами или частью системы в Гаване. Все остальное второстепенно.

Кто-то дернул меня за рукав, и я обернулся.

За моей спиной стояла Грета.

– Можно тебя на пару слов? – прошептала она.

– Привет, Грета. Мы сейчас как раз беседуем о…

– Да, слышу, – перебила меня Грета, – как самцы завоевывают самок.

Что-то в ее голосе заставило меня повнимательнее вглядеться в нее. А ее слова – да, о чем-то подобном я думал.

– Ладно, но только на пару слов.

Мы отошли к барной стойке. Я чувствовал, что Стэнли и Шеннон смотрят мне в спину.

– Я тебе кое-что расскажу, а ты донеси это до Карловой женушки, – сказала Грета, когда мы отошли уже достаточно далеко.

– Это еще зачем? – Я спросил «зачем», а не «что», потому что и так знал что. Прочел это в ее подлых глазах.

– Затем, что тебе она поверит.