Королевство на краю моря (ЛП)

— Льда? Врача? — Ее гадкие пальцы тут же щипают его за бок. — Твою мать! — и он отскакивает от нее. Бросает возмущенный взгляд, потирая пострадавшее место, а Грейнджер милейше улыбается. Чем нагло врет.

— Ой, бедняжка Драко. Повязку? Мазь, обезболивающее? Поцеловать, где бо-бо?

— Тащишься от боли, Грейнджер?

Краснея, она закатывает глаза.

— Это материнская присказка. — Драко с отвращением кривится, и Грейнджер торопится закрыть его рот ладонью. — Я тебя ударю.

Он пытается пройтись по ее любви к насилию, но вряд ли она разбирает что-то помимо неясного бормотания и взгляда, которым Драко окидывает ее с головы до ног. Грейнджер стоит с неодобрительным видом, но на ее губах заметен намек на улыбку.

— Занавески, — напоминает она. Крепче прижимает к его рту ладонь и имитирует кивок. — Конечно, — тянет она и от выпада его языка отдергивает руку, отчего Драко низко смеется. — По-злодейски!

Грейнджер тычет в его направлении пальцем.

— Потому что лизнул тебя? — он бы назвал это другим словом. Коварным, возможно. В зависимости от места приложения.

— Смех. Смех был точно злодейским, — спорит она и, когда Драко ухмыляется, снова на него указывает. — И вот опять.

— Маниакальным, может, — он пожимает плечом; бушующая снаружи гроза отбрасывает на ее лицо тускло-синие блики. — И не обяза…

— По меньшей мере дьявольским. — Голос у Грейнджер звучит странно, будто дыхание перехватило.

— Назови хоть сотню синонимов, спор ты этим не выиграешь.

Поджав губы, она обращает лицо к окну, по которому стекают потоки дождя.

— Занавески. За дело. Скоро стемнеет.

— У нас же есть свечки?

Грейнджер неразборчиво бормочет и, схватив прислоненную к стене жердь, направляется в угол комнаты к стулу. Хмыкнув, Драко разглядывает шуруп с отверткой и возвращается к окну. Приставляет крючок к месту, которое выбрала Грейнджер, подносит шуруп. После седьмого оборота стонет — кончик едва входит в стену — и ругается, когда отвертка соскальзывает с насечек.

Замирает, заслышав за спиной звук, почти что заглушенный стуком дождя по стеклу и крыше. Драко медленно поворачивает голову, ища глазами Грейнджер.

— И что это было?

— Что было что?

Он с любопытством ее оглядывает, уголки его губ чуть подрагивают в усмешке.

— Ты засмеялась или подавилась?

— Я тренировала твой злодейский смех, — отрезает Грейнджер. — Теперь ты знаешь, как по-дурацки он звучит, — она поднимает жердь с нацепленной на нее занавеской, и Драко смеется.

— Ненормальная.

— Да, но при этом самая нормальная из присутствующих, так что задумайся.

— П-ф.

— П-ф.

И.

Драко тяжело выдыхает, глядя на перекинутую через него руку с синеватыми венками. Ведет взглядом по прядям, разметавшимся по его груди, и дальше к копне кудрей у плеча, за которыми едва виднеется лицо Грейнджер. Она обдает дыханием его плечо, под ладонью поднимается и опадает ее живот. Протянув руку, Драко пальцем поглаживает ее запястье, проверяя, такая ли мягкая ее кожа, как кажется на вид. Из-под массы волос и его плеча можно различить лишь линию ее носа, но и так ясно, что Грейнджер еще спит.

Он устремляет взгляд к потолку, смаргивает и осторожно выбирается из постели. Целую минуту ищет шорты, оказавшиеся под кроватью, и натягивает по пути к двери. Проверяет календарь и, потирая глаза, прочитывает заметки о каждом дне. Дойдя до последней, Драко невидяще смотрит перед собой. Голову пронизывает тупая боль, и он хватается за лоб.

Подцепив с комода ручку, с ходящими по лицу желваками помечает звездочкой четыре дня. Откинув волосы, черкает на вчерашнем. Бросает ручку, та громко стучит по полу, и Драко оглядывается на Грейнджер. Календарь не сообщает, как они оказались в одной постели, но он и сам вполне догадывается. Если бы Грейнджер взглянула на пометки, то увидела бы лишь одну, сообщающую, что они переспали, но Драко нарисовал тогда рядом черту и повторил ее на каждом следующем дне. Помимо первой он насчитывает еще четыре штуки: «/постель», «/кабинет», «/диван», «/постель». Припоминает эпизоды первой, где-то половину «дивана» — и все. По крайней мере, ему известно, что это было.