Королевство на краю моря (ЛП)

— Ты совсем не спишь. Если бы можно было выпить сонное зелье…

— Никакой магии, — перебивает он, и Грейнджер кивает. — Спать — только время тратить. Со всей этой магией могли бы и придумать что-нибудь.

Она пожимает плечом.

— Мне нравится спать. Да, время тратишь, но я люблю сны. И ощущение, когда совсем вымотался и находишь идеальную позу. И еще — потягиваться.

— М-м.

— Ой, да ладно. Потягиваться тоже здорово.

— Я запомню, — без задней мысли произносит он. Они оба замолкают, и Драко со смешком выдыхает:

— У нас странные фигуры речи. Мы даже не задумываемся, откуда они взялись или что иногда они звучат бессмысленно. Говоришь кошке «не тяни кота за хвост» и только потом вообще вдумываешься, что сказал.

Грейнджер, приподнявшись на локте, подпирает щеку. Он изгибает бровь.

— Конечно…

— Черт, Грейнджер, у тебя ноги — ледышки!

— Не смотри на меня так, будто я ударила тебя холодной банкой с горош…

— Чем?

— …я предупреждала, что без носков.

Она смотрит на него, вскинув брови, Драко хмурится, взгляд мечется по ее лицу в поисках объяснения, какого черта у нее настолько ледяные ноги. Может, она подержала их в тазу со льдом, а потом решила на него напасть. Не удивительно, что до этого Грейнджер упомянула носки. Наверняка, впервые столкнувшись с ее прицельным оружием, он потребовал, чтобы она не показывалась в постели с голыми ногами.

— О чем мы говорили? А, о фигу…

— О твоих ледяных ногах. С чего вообще…

— Кстати, в тему: холодно, как у ведьмы за пазухой? Вообще, я читала, что изначально выражение имеет отношение к определению температуры…

— Или какие-нибудь парни промерзли до костей, придумали, и высказывание просто разошлось.

Драко смотрит в темноту, видя лишь огонек свечи за ее спиной.

— А у тебя вот патология, а я не в курсе.

Грейнджер толкает его в плечо, но в остальном просто игнорирует сказанное.

— Обезьяна с гранатой — тоже странная. — Ее рука скользит с его плеча на грудь. — Что, кто-то ради прикола дал обезьяне гранату, а потом вдруг понял, как это опасно для окружающих? И история разошлась анекдотом, а позже стала высказыванием?

Ее пальцы неспешно двигаются, натягивая складку на одеяле. Костяшки задевают и задевают его сосок, и Драко не понимает, то ли она не осознает, что делает, то ли прикидывается. Под прикосновениями сосок твердеет, от каждого скользящего движения от него расходится приятная волна ощущений.

Утром Драко ничего не будет о ней знать. Ее сотрут целиком и полностью вместе с оставшейся памятью. Вместе с тем, за что он цепляется. И ее точно так же будет не достать, как уже почившие воспоминания. Завтра он словно перестанет существовать.

Для самого себя — тоже. Другие будут помнить паутину из воспоминаний и чужих жизней, что окружает мир; паутину, до чьих нитей он не сможет дотянуться, не сможет рассмотреть. Для него же все будет потеряно: люди, с которыми он связан, общие воспоминания, частью которых является он, а они — частью его. Вся жизнь обратится в пыль. Все, из чего та состоит и что содержит. В пыль, которую сметет в море, ударит волнами о скалы и сотрет с лица земли.

Впрочем, он не оторван от мира. У него остаются люди, которые его помнят, — люди, которые составляют части мгновений, частью которых был он. Люди, частью которых он является. Остается она. И если паутина существует, то есть и нечто, что приведет его обратно. Нечто тонкое, но ощутимое. Дорога к воспоминаниям и — к восстановлению.

И все же ему кажется, что он умирает. Будто бы паутина — это единственное наследие, что от него останется, единственное доказательство его существования. Но завтра все может пропасть. Возможные последствия в худшем случае… Драко не может отделаться от ощущения, что сегодня — последний день, когда он — это он. Он не знает, почему эта мысль так его беспокоит, ведь завтра он ее уже не вспомнит, но ему все равно тяжело.

— У меня останутся записи. Все, что мы обсуждали «на всякий случай». Все будет как надо, я прослежу. Что бы ни случилось.

Драко кивает, переводя глаза на ее лицо.

— Может быть, недели через две я наконец-то разберусь, почему ты все это делала.

Ее взгляд опускается на его подбородок.

— А я-то думала, раз ты не помнишь прошлое, то все гораздо очевиднее.

Драко мотает головой.

— В твоих словах нет смысла.

— Есть, — Грейнджер сама себе улыбается и, сжав пальцы на одеяле, будто решается на что-то, заглядывает ему в глаза. — Мне вроде как есть до тебя дело, Малфой. — Он приподнимает бровь. — Такое вот… странное, нелогичное… дело, от которого… химические реакции бесятся и ничего с этим не сделаешь.

Тук-тук-тук. Сердце почему-то колотится как бешеное. Очевидно, что он давно небезразличен Грейнджер, но сейчас это ощущается по-другому. Возможно, из-за неприкрытых чувств на ее лице и выражения, будто ей хочется провалиться под землю. Она опускает голову, глядя в пространство между ними, а Драко пытается решить, краснеет ли она, или это свет падает под другим углом.

— Ладно.