Дверь со стоном открылась и закрылась. Стальные шаги приближались.
Затем последовал удар по крышке гроба.
— Как тебе еще несколько дней здесь?
Она пожелала, чтобы вокруг нее была темнота.
Каирн приказал Фенрису облегчиться и вернуться. Тишина заполняла комнату.
Затем слабый скрежет. В верхней части ящика. Как будто Каирн скреб по нему кинжалом.
— Я думал, как отплатить тебе, когда я выпущу тебя.
Аэлина отгородилась от его слов. Ничего, кроме пристального взгляда в темноту.
Она так устала. Так устала.
Для Террасена она с радостью сделает это. Все это. За Террасен, она заслужила эту цену.
Она попыталась сделать все правильно. Попробовала и провалилась.
И она была такой, такой уставшей.
Слова, сказанные шепотом, всплыли сквозь вечную ночь, мерцание звука и света.
Голос женщины был мягким, любящим. Голос ее матери.
Аэлина отвернулась. Даже это движение было больше, чем она могла вынести.
Аэлина не могла ответить.
Слова были словно мягкая кисть на щеке.
И издалека, глубоко внутри нее, Аэлина прошептала этому лучу памяти.
Каирн все еще говорил. Он все еще царапал кинжалом по крышке гроба.
Но Аэлина не слышала его, увидев женщину, лежащую рядом с ней. Зеркало — или отражение ее лица через несколько лет. Должна ли она так долго жить?
Одолженное время. Каждый момент был заимствован.
Эвалина Ашерир нежно погладила ее по щеке. Через маску.
Аэлина могла поклясться, что почувствовала прикосновение к коже.
Ее мама сказала:
Аэлина не могла остановить тихий всхлип, рвущийся из ее горла.
Она почувствовала прикосновение матери.
Аэлина успела поднять руку к груди, чтобы коснуться пальцев матери. Но ее пальцы коснулись только тонкой ткани и железа.
Но Эвалина Ашерир внимательно смотрела на Аэлину, ее взгляд из мягкого стал сильным и блестел, как свежая сталь.
— Вера в это важна, Аэлина.
Пальцы Аэлины впились ей в грудь, когда она пробормотала
Эвалина кивнула.
Опасные угрозы Каирна танцевали сквозь гроб, его нож царапал и царапал.
Лицо Эвалины не дрогнуло.
Лицо Эвалины вспыхнуло от ярости женщин, которые были перед ней, вплоть до Королевы Фэйри, чьи глаза у них были.
Затем она исчезла, как роса под утренним солнцем.
Но слова остались.
Вспыхнули в Аэлине словно зажженные угольки.
Каирн скреб кинжалом по металлу прямо над ее головой.
— Когда на этот раз я буду резать тебя, сука, я собираюсь…
Аэлина ударила рукой по крышке.
Каирн остановился.
Аэлина снова ударила кулаком в крышку. Снова.
Снова.
Снова. Снова.
Пока она не почувствовала себя живой, пока на ее лице не капнула кровь, смывая слезы, пока каждый удар кулаком в железо не превратился в боевой клич.
Ярость поднялась в ней, жгучая и ревущая, и она полностью отдалась ей. Совсем рядом упало дерево. Как будто кто-то пошатнулся. Затем крик.
Аэлина била кулаком по металлу, словно песня, пульсирующей и вздымающейся приливной волны, мчащейся к берегу.
— Принеси мне глориэлу!
Слова ничего не значили. Он был ничем. Всегда был ничем.
Снова и снова она стучала по крышке. Снова и снова эта песня огня и тьмы вспыхивала через нее, из нее, в мир.
«Ты не уступишь».
Что-то зашипело и затрещало поблизости, и дым повалил сквозь крышку.
Но Аэлина продолжала бить. Держась, пока дым не задушил ее, пока этот сладкий запах не унес ее.
И когда она проснулась на алтаре, она увидела, что она сделала с железным гробом.
Верх крышки был деформирован. Выделялся огромный горб, словно металл был тонким.
Как будто она была близка к цели.
…
Рован застыл на темном холме, с которого было видно спящее царство.
Остальные были уже на полпути вниз по склону, вели лошадей по высушенному холму, который проведет их через границу Аккадии, к засушливым равнинам внизу.