Королевство Русь. Древняя Русь глазами западных историков

Кроме того, надо отметить, что значительная часть работ по истории Древней Руси была написана потомками русских эмигрантов первой волны (как, например, Д.Д. Оболенский), некоторые из которых получили образование в США и Великобритании. Далее интерес к истории СССР и Древней Руси возрос в среде зарубежных историков, политологов и других специалистов после победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. А с началом холодной войны – военно-политического и идеологического противостояния СССР и США во второй половине XX в. – этот процесс усилился: в англо-американской исторической науке появляется все больше работ, посвященных России и ее истории, в том числе начальному этапу ее становления и развития. Однако надо отметить, что многие из этих исследований не отличались объективностью, по мнению В.П. Шушарина, которое он высказал в своей работе «Буржуазная историография Древней Руси», систематизируя работы зарубежных историков – историография стала ареной идеологической борьбы³⁸. Им было также показано, что многие англо-американские авторы стремились показать Русь отсталой, неевропейской страной, само возникновение которой прочно связывалось с деятельностью «цивилизованных» пришельцев с Запада – варягов-скандинавов, которые выполняли «культуртрегерскую» функцию на территории будущей Руси. Хотя надо отметить, что среди англо-американских исследователей были и те, которые старались более объективно подойти к вопросу о происхождении и развитии древнерусской государственности.

С 90-х гг. XX в., когда в результате глобальных геополитических изменений противостояние «восточного» и «западного» блоков стало ослабевать, появилась возможность более тесного научного и культурного обмена. О.В. Большакова пишет: «Перед российской исторической наукой 1990-х годов стояли задачи отказа от марксизма-ленинизма, но и дать новую трактовку старых проблем, сказать „правду", которая столько лет замалчивалась и искажалась. В поисках „полезного прошлого“ в науку вернули таких авторитетов, как В.О. Ключевский, П.Н. Милюков, А.А. Кизеветтер, и других историков. То есть методологически историография отечественной истории сама вернулась в дореволюционное прошлое, озаботившись поисками объективной истины в то время, когда мировая наука, переживавшая культурный и лингвистический поворот, обратилась к разным формам релятивизма. В американской русистике стали исследовать старые темы при помощи новых подходов, что дало в некоторых случаях совершенно ошеломляющие результаты. В результате – разрыв между западной и российской историографией в начале 2000-х годов. Лишь небольшая часть более молодых и мобильных российских историков стремится усвоить современные подходы зарубежной исторической науки»³⁹.

Но она одновременно отмечает существование методологического барьера внутри самой американской историографии между старшим и более молодым поколениями ученых⁴⁰. Хотя в вопросах методологии американские ученые наименее всего расположены к преодолению барьеров.

И здесь необходимо дать пояснение о тех «новых подходах», которые используют в своих работах современные англо-американские историки, на примере статьи К. Раффенспергера «Volodimer the Bold: A Counter-factual History of Eleventh-Century Rus’» («Володимер Храбрый: контр-фактическая история Руси XI в.»), которая вышла в журнале Russian History 18 сентября 2017 г. В ней автор излагает представления по проблеме моделирования «контр-фактической» истории, на базе которых моделирует свои версии о возможном ходе русской и восточноевропейской истории в случае, если бы старший сын Ярослава Мудрого Владимир пережил своего отца и унаследовал киевский стол.

Надо отметить, что моделирование истории в последние десятилетия XX – начале XXI в. стало одним из динамично развивающихся и популярных направлений современной исторической науки. Довольно часто теперь историки переходят от реконструкции реальных событий к моделированию альтернативной истории, то есть тех событий, которые могли бы произойти, но не произошли, а также последствий, которые они могли бы оказывать на развитие исторического процесса. При всех крайностях постмодернистского иррационализма и его внешнего полного несоответствия канонам научной методологии, американская академическая историография попала под его серьезное влияние. В результате снизился интерес к полномасштабным исследованиям. Теперь тематика научных статей и монографий, публикуемых современными американскими историками, как указывают даже современные СМИ, может повергнуть неподготовленного читателя в совершенное недоумение. Вот, например, названия статей из «Журнала американской истории» за декабрь 2006 г.: «Рассказ историй: политическое использование мифа индейцами чероки и крик», «Доротея Лэндж: фотограф как сельский социолог», «Договорное иконоборчество: роль ницшеанства в американской культуре XX в.».