Итак, описанные выше события и их последствия могли, по мнению К. Раффенспергера, привести к еще более тесным связям между Русью и Европой, и трудно в этом с ним не согласиться. И все же исследователь задается вопросом: были бы эти связи достаточными, чтобы решить проблемы, возникшие в результате северных крестовых походов и монгольского вторжения на Русь в XIII в. Однако, по нашему мнению, у данного подхода есть и другая сторона. Чрезмерное увлечение реконструкцией альтернативных событий и представление истории только как истории нереализованных возможностей привело к появлению антинаучных построений в духе «новой хронологии» или «альтернативной истории» и т. д., чему в немалой степени способствовала и официальная историческая наука почти полным отсутствием критических работ. Кроме того, существует и еще одна опасность – политизация истории, которую мы наблюдаем сегодня повсеместно. Ведь если объективно исторической реальности не существует, если истина, как считает Х. Кёллнер, – «это то, что убедительно и правдоподобно для универсальной аудитории»46
, то вполне допустимо создавать «свои», «национальные» истории, которые зачастую не согласуются с источниками и служат единственно орудием идеологической борьбы с соседями, как это сейчас и происходит на постсоветском пространстве. Недаром же один из наиболее известных и уважаемых философов-постмодернистов Х. Уайт считает, что «прошлое, помимо всего прочего, есть территория фантазии»47. Подобные моменты мы находим и в работах К. Раффенспергера. Так, в своей последней книге «The Kingdom of Rus’», вышедшей в сентябре 2010 г., К. Раффенспергер указывает: «Некоторые националистически настроенные историки в Украине и России заявляют исключительные права на это [Древняя Русь] название, полагая, что оно дает их правительствам историческое право на управление Днепровским регионом, который был ядром средневековой Руси (это четко видно на примере присвоения истории Руси Владимиром Путиным и его притязаниям на украинские территории)»48. Естественно, что все вышеописанное не способствует объективности исторических исследований. Одним из выходов из этого положения, который мы предлагали в некоторых своих предыдущих работах49, может стать выработка единых, общепринятых критериев и определений для базовых исторических понятий, однако такой подход отметается многими современными историками, которые считают, что это приведет «к концу науки и исследовательской деятельности»50, и опасаются, что в результате будет сужено поле для их собственных научных изысканий. С таким мнением крайне сложно согласиться, ведь наличие четких критериев никогда не являлось преградой для научных изысканий. Наоборот, при наличии такого рода критериев исторические исследования станут более объективными и понятными, а вот количество пустых и псевдонаучных публикаций, наверное, сократится. Иначе история становится игрушкой, забавой для сильных мира сего. Тем более что всегда найдутся «историки» для «чего изволите».Тем не менее в новейшей англо-американской историографии стали появляться исследования, представляющие определенный интерес у российских историков, авторы которых пытались переосмыслить место и роль Древней Руси в европейской истории. В них довольно подробно и непредвзято рассматривались различные аспекты жизни Древнерусского государства, такие как династические браки, положение женщин, торговля и т. п., и хотя в них иногда не говорилось напрямую о возникновении и развитии Древнерусского государства, они помогали создать более полную картину его социального устройства. Как пример, здесь стоит назвать работу канадского историка Н. Заяц (N. Zajac) «Women Between West and East: the inter-rite marriages of the Kyivan Rus Dynasty, ca. 1000–1250» («Женщины между Западом и Востоком: межконфессиональные браки древнерусской династии»), в которой она рассматривает династические браки Рюриковичей, или сборник под редакцией К. Раффенспергера и Д. Островски «Portraits of Medieval Eastern Europe, 900—1400» («Образы Средневековой Европы»), вышедший в издательстве Routledge в 2018 г.