Королевство теней

Ее очередь подошла раньше. А потом отправился к своему мастеру и ошалелый Кузьмичев. Но в зеркале он увидел, когда девушка вышла, и рванулся из рук парикмахера — как был, недостриженный, в обсыпанном волосами пеньюаре, — и бросился за ней:

— Постойте!

Девушка, поправлявшая еще влажные волосы, окинула Кузьмичева взглядом с головы до ног, и черные глаза ее блеснули вдруг таким дьявольским, всепонимающим огнем, что Кузьмичев на секунду почувствовал к себе нечто вроде презрения и застыдился.

— Идите, достригитесь, — сказала девушка своим грубоватым голосом. — Я обожду. И волоса обсохнут.

Она уселась в холле, а Кузьмичев пошел на ватных ногах в свой зал. Лев Львович так и стоял у кресла, словно ничего особенного не случилось; пощелкивая ножницами, задумчиво поглядел на странного клиента, и вид у него при этом был такой, словно он хотел сказать: “Все это, извините, уже было!”

* * *

Так Кузьмичев был околдован Варварой. Она часто пела ему завораживающие в своей монотонности, тягучие и длиннее северные песни, будто опутывала прозрачными тонкими веревочками невероятной прочности. Кузьмичев сам себе казался теперь стреноженным конем, которому, впрочем, и не хочется никуда скакать. Так бы и ходил всю жизнь по лугу, хрумкал сочной травой… “Все б только слушал этот лепет, все б эти ножки целовал”. Ее ошибки в русском языке сжимали его сердце в приступах неистовой влюбленности.

Варвара не терпела его вида в толстом драповом пиджаке. По ее представлениям, настоящий мужчина должен был носить ватные или меховые штаны и толстый свитер. Ни ватных, ни меховых штанов у Кузьмичева не имелось, их заменили джинсы. А свитер был — пестро-расписанный чем-то напоминающим быстроногих оленей. Варвара выразительно фыркнула, увидев их, но, кажется, осталась довольна таким послушанием.

Бывали минуты, когда Кузьмичев тонул в стыде. Жена, дети — он же любит их! Обращенная в куколку женщина стоит на пианино, и ее окаменевшее лицо кричит о ненависти к нему… Теперь, убирая квартиру, он не трогал “новую статуэтку”, когда вытирал пыль с безделушек. Фигурка запылилась. Ольга полагала, что муж осторожничает — все-таки до чего тончайшая работа! — а Кузьмичев думал, что надо выждать, а потом “разбить” статуэтку: вернуть Светлане свободу. Конечно, обида победила в ней любовь, а у него теперь есть Варвара! Когда Кузьмичев бывал склонен к самокритике, он мысленно называл себя папильоном и павианом, но в глубине души знал: он просто не умеет иначе, каждое новое увлечение для него как бы первое и последнее. Бывают такие несчастные — или счастливые? — люди. Их оправдывает то, что предмет их страсти действительно ощущает себя первым и единственным. Но любовь далеко не всегда пробуждает в человеке все лучшее. Иной раз она вызывает к жизни самое худшее. Это бывает, когда человек любит ради себя, а не ради того, кого любит.

Словом, Светлана стояла на пианино, Ольга, как прежде, ходила на работу, жалея мужа, который просто горит в своем радиокомитете, из командировок не вылазит!..

Половина этих “комадировок” проходила в квартире Варвары.

* * *

Теперь проблем с жилплощадью не возникало: приехав в этот город учиться в институте, Варвара первым делом купила однокомнатный кооператив. Но были другие проблемы. Так, Кузьмичев частенько думал, что в Варваре-то самоуверенности еще побольше, чем в нем. И ее длинные глаза ничего не выражали, когда Кузьмичев исходил стихами, размахивая рукой с погасшей сигаретой. Он опять закуривал, и опять забывал об этом, и сигарета опять гасла… А по сути, Варвара была к Кузьмичеву почти равнодушна. Возможно, ей не хотелось проводить время в одиночестве. Возможно, ей нравились дрожащие, перемерзшие цветы, которые Кузьмичев часто покупал для нее на базарчике, в крытом холодном павильоне, у тоже дрожащих и перемерзших, но куда более стойких, чем розы и гвоздики, брюнетов. Возможно, она любила читать те книги, которые он ей приносил. Возможно, она решила обольстить первого встречного, и это оказался он. Возможно… Нелепость и цинизм предположения могли оказаться правдой, но, скорее, Варвара сама не знала, чего хотела.

Однажды, когда скучающее выражение ее очаровательного лица стало совсем уж непереносимым и оскорбительным, Кузьмичев взялся вспоминать прежние победы. Куда там! Что об стенку горох!

— Эй! Ты меня слышишь? — Кузьмичев робко коснулся точеного плеча.

— Угу, — мурлыкнула Варвара.

— И тебе все равно?

Плечико дернулось: а что, мол, тут такого?

— Да, ревнивой тебя не назовешь.

Теперь насмешливо дрогнул уголок Варвариного рта.

— Ну и не называй.

— У тебя что, рыбья кровь? — нахально спросил Кузьмичев, надеясь, что уж теперь-то она хотя бы рассердится.

— Кстати, о крови! — Варвара оживленно повернулась к нему. — Я тебе никогда не рассказывала про своего предка? Пра-пра-пра… Он был грузинский князь.

Давно Кузьмичев так не смеялся! Но Варвара не обиделась.