Королевы бандитов

– Я слышал.

– Он не приходил к тебе… купить что-нибудь?

Карем покачал головой:

– Нет.

– Значит, он и правда бросил пить.

– Сомневаюсь.

– В смысле? – прищурилась она.

– Я ему не верю, Гита.

– А тебе я должна верить?

– В смысле? – прищурился в свою очередь Карем.

Дело было не в том, что Гита перестала верить Карему, чтобы отдать все свое доверие Рамешу. Она не верила им обоим. Но намек Карема на то, что ее дурачат или что она позволяет себя дурачить – что она дура, в конце концов! – больно ее задел. А вкупе с подозрением, что Карем что-то от нее скрывает, это заставило ее чувствовать себя дурой, одураченной со всех сторон.

– Ты знал, что Рамеш ослеп – случайно сам проболтался, но тогда я не придала этому значения. Кроме того, ты всегда говорил о нем в настоящем времени, а все остальные в деревне про него говорят «был». То есть ты точно знал, что он жив. Ты все это время знал, где Рамеш, и ничего не сказал мне об этом.

Карем, стоявший по другую сторону прилавка, вздохнул, плечи у него поникли, и Гите пришлось расстаться с затаенной надеждой на то, что она ошибается.

– Нет, не все это время, Гита, клянусь. Я видел его только один раз в Кохре, около года назад. Я приехал к Бада-Бхаю, а у него там поднялась суета – он созвал всех своих людей, потому что Лакха… ты помнишь ту женщину-рабари у него в доме? – Гита кивнула – она бы не забыла служанку, которую хозяйка дома отхлестала по щекам на кухне у Бада-Бхая. – Ну вот, она с сыном куда-то пропала. Когда мы искали ее по всему дому, я и увидел Рамеша.

Это объясняло мгновенно возникшую открытую ненависть Бандита к нему – они встречались раньше.

– Она сказала, почему сбежала с сыном? – спросила Гита.

Вопрос Карема удивил, но он охотно ответил, радуясь тому, что Гита немного оттаяла:

– Лакха? Жена Бада-Бхая ее третировала. И она не сбежала, а просто спряталась. Гита, послушай… Я даже не разговаривал тогда с Рамешем, просто заметил его в доме, и Бада-Бхай сказал, что он слепой. Потом Рамеш ушел неизвестно куда – у Бада-Бхая строгое правило, согласно которому все его подручные должны держать язык за зубами. Клянусь, это было задолго до того, как мы с тобой…

Гита покачала головой:

– Клянись сколько хочешь, но ты и сам знаешь, что должен был сказать мне о Рамеше. Иначе тебе не понадобилось бы клясться.

Карем тяжело вздохнул, но покивал в знак согласия. Гита заметила, что он снова носит серьгу в ухе.

– Что ж, так будет справедливо – не верь мне. Не верь, пока я снова этого не заслужу. Но и Рамешу тоже не верь, хорошо? Потому что он доверия не заслуживает и не заслужит.

Ни Карем, ни все остальные – даже Салони – кое о чем не догадывались, по мнению Гиты. Они не догадывались, что Гита вовсе не из тех брошенных жен, которых муж-подлец может обманом заставить себя простить. Она просто поджидала удачного момента, чтобы сделать свой ход в этой игре. И если пока что она вела себя с Рамешем вполне цивилизованно, то лишь потому, что восхищалась его полным отказом от алкоголя.

– Я ему не верю, – ответила она Карему. – Но вряд ли Рамеш может причинить мне вред. Он же слепой.

– Это даже как-то оскорбительно – с таким пренебрежением отзываться о слепом человеке…

Гита вскинула взгляд на Карема:

– Ты еще не настолько заслужил доверие, чтобы переходить к шуткам.

– Прости, – сказал Карем со смиренным, как у наказанного Бандита, видом. – Просто хочу, чтобы мы по-прежнему были друзьями.

– Я тоже. Только мне нужно какое-то время, чтобы во всем разобраться.

– Например, в том, что ты чувствуешь к Рамешу?

– Нет, – быстро сказала Гита. – Но мне нужно быть осторожной. Я не могу выгнать его законным способом, а в деревне ему к тому же все сочувствуют.

Карем пожал плечами:

– Не все.

– Большинство. Он слепой, Карем. Сам же понимаешь, что положение у него хуже некуда.

– Он давно ослеп, Гита. Но вернулся только сейчас. Почему?

Вопрос был вполне резонный, думала Гита на обратном пути. Поэтому, придя домой, она достала из-под груды своих припасов в углу бутылку чистого рома – ту самую, что по просьбе Салони принес ей Карем, – и поставила ее рядом с жестяной банкой листового чая, который Рамеш заваривал каждое утро. Чем тест отличается от западни? Есть ли между ними разница? Возможно, все зависит от того, какой ожидается результат.

На всякий случай – пусть это и было перебором – Гита еще передвинула мебель и расставила разные предметы посреди комнаты, а потом наблюдала, как Рамеш спотыкается то о кресло, то о ведро, попадавшиеся ему на пути. Он шел с уверенностью человека, который выучил маршрут и не ожидает подвоха, так что всякий раз, когда он врезался во что-нибудь, Гиту охватывал стыд. Но окончательно она прониклась чувством глубокого отвращения к себе, когда вечером Рамеш обратился к ней поверх миски с картофельным карри:

– Я никогда не надеялся, что ты сразу поверишь мне, Гита. И ты, безусловно, имеешь право на месть, так что можешь сколько угодно выставлять у меня на пути стулья и ведра. Я это заслужил. Но провоцировать-то меня зачем?

– Провоцировать?..

– Я нашел бутылку. Как ты и рассчитывала. – О… я…