Короли блефа

С отсутствием двух основных свидетелей дело против «червонных валетов» стало рассыпаться. Неофитов про подельников молчал, изображал искреннее удивление, строил невинные глаза, а иногда и благородно возмущался и негодовал против предъявляемых ему обвинений. Естественно, он не имеет никакого отношения к смерти агента Сыскного отделения и тем паче отравлению продажного арестанта (что было правдой). И что бы там ни говорил и ни требовал прокурор, его причастность к этим смертям надо еще доказать, на что у стороны обвинения нет даже и намеков. Кроме того, он никак не мог быть вчера вечером на набережной реки Яузы, потому как весь день провел на квартире у своей невесты Лили, что она может при необходимости клятвенно подтвердить.

Само собой разумеется, он не является организатором или одним из руководителей шайки фальшивомонетчиков, не знает, кто в ней состоит, и более того – никогда о таковой не слышал, а стало быть, не принимал в ней никакого участия. А если у обвинителя имеется иное мнение, то пусть он его обоснует фактами и свидетельскими показаниями.

Что же касается «Клуба «червонных валетов», то это всего-то простой картежный клуб, где собираются любители карточной игры. Ну, есть ведь клубы любителей игры на бильярде. Имеются клубы собаководов. Наличествуют охотничьи клубы, клубы любителей старины и даже клубы собирателей марок, то есть филателистов. Почему же не быть в таком случае клубу любителей карточной игры? И что в этом такого особенного?! Ведь в карты играют люди даже высшего общества.

В общем, ничего у обвинителя не вышло, и никаких последствий для клуба «червоные валеты» данное судебное разбирательство не имело. Хотя полиция и продолжала копать под клуб (и в конечном итоге все же накопала), а сам Самсон Африканыч Неофитов был взят под негласное наблюдение. Вследствие чего и был собран на него достаточный материал, чтобы упечь в Сибирь вместе с остальными восемью «валетами»…

* * *

– Вот, вы тоже улыбаетесь мне, – сказал Неофитов, когда оторвался от губ Елизаветы. – Значит, едем?

Не дождавшись согласия (впрочем, оно, судя по всему, имелось), он велел кучеру изменить маршрут.

– Сворачивай домой, – приказал Самсон.

Через несколько минут экипаж Неофитова въехал на деревянную мостовую Благовещенской улицы, одной из лучших в городе. На ней Неофитов снимал двухэтажный, наполовину каменный, наполовину деревянный дом, каковыми, собственно, и была застроена лучшая часть города.

– Ну вот мы и приехали, – констатировал Самсон Африканыч, когда его экипаж остановился возле весьма симпатичного дома, чистого и опрятного.

Он помог Виельгорской выйти из коляски и, чтобы как-то отвлечь от мыслей, смущавших ее и явно навевающих неловкость (актриса приехала на дом к мужчине, зачем, спрашивается?), принялся что-то говорить о театре, галантно и витиевато. Он смотрел и говорил, и звук его голоса завораживал Лизавету так же, как и его взгляд.

Следует сказать, что она не была легкомысленной простушкой, которую мог охмурить любой мужчина, преуспевший в искусстве соблазнения. Елизавета была женщина вполне разумная и понимающая, что она делает и что ей предстоит, когда она перешагнет порог неженатого мужчины, который, как он сам говорит, в восторге от нее и который нравится ей самой все больше и больше.

Пока они шли к дому по гравийной дорожке, шуршащей под их подошвами, пока входили в дом и шли анфиладой комнат в гостиную, а затем и в кабинет Неофитова, Самсон Африканыч развлекал даму разговорами. Скоро он перешел к воспоминаниям о себе и поведал, что тоже когда-то принимал участие в спектаклях, устраиваемых папенькой в домашнем театре.

– И какие же роли вы играли? – придав голосу нотки интереса, спросила Виельгорская.

Разумеется, ей интересно было услышать, что ответит Неофитов, но больше всего ее занимал вопрос, как это все случится. И как она поведет себя, когда это начнет происходить. Но то, что близость случится, в этом Лизавета Дмитриевна ничуть не сомневалась…

– Мой батюшка был приверженцем старого репертуара, – немного смущаясь, ответил Неофитов. – Знаете, Сумароков, Озеров, Вольтер…

– Да? – встрепенулась Лизавета. – И что же вы играли, к примеру, из Вольтера?

– У меня была роль Сеида в «Пророке Магомете», – еще более смущаясь, ответил Неофитов.

Смущение Самсона не было наигранным. Это чувствовала Виельгорская, и то, что взрослый опытный мужчина вдруг испытывает некоторую неловкость, как юноша, и вот-вот зальется краской смущения, вызвало в ней такой приток нежности и умиления, что она едва сдержала себя от того, чтобы заключить его в свои объятия.

– Я знаю эту пьесу, – почти заставила себя произнести Елизавета Дмитриевна. – Она весьма печальна… И как вам удалась роль Сеида?

– Я ее, можно сказать, провалил.

И Самсон со смехом и иронизируя над собой, рассказал о том, как ошибся в словах, как выкатывал глаза, изображая удивление, и как пролил чашу с ядом, которую был должен испить. Умолчал он, естественно, о самом главном – о том, как его потом «успокоила» одна чудесная женщина, сделав мужчиной…