Короли Бурбона

Багги прочистила горло.

— Я, ах, слышала, что с тобой случилось. Я не предполагала, однако…

— Пластические хирурги проделали прекрасную работу с моим лицом, ты не находишь?

— Ах... да. Конечно, прекрасную.

— Но достаточно разговоров. Ты уезжаешь.

Багги нацепила улыбку на свое лицо.

— Эдвард, как давно наши семьи дружат?

— Семья твоего мужа знакома с нашей уже более двухсот лет. Я не знаю твоих родственников и не собираюсь с ними знакомиться. Но в чем я уверен, что ты уйдешь отсюда без прав на жеребца. Теперь, уходи. Убирайся.

Он отвернулся, но она сказала:

— Здесь двести пятьдесят тысяч долларов лежат в этом кейсе.

— И ты полагаешь, меня это должно впечатлить? Моя дорогая, я могу ненароком найти четверть миллиона в подушке своего дивана, уверяю тебя, я совершенно не поколебим по поводу тобой устроенного шоу ликвидности. Более того, меня нельзя купить. Ни за доллар. Ни за миллиард, — он взглянул на шофера. — Я иду за своим ружьем. Или ты затаскиваешь себя обратно в лимузин и говоришь своему водителю жать на газ?

— Я все расскажу твоему отцу! Это позор…

— Мой отец для меня умер. Ты можешь обсудить с ним свои дела, но для тебя это будет также, как и пустая поездка сюда, только зря потраченное время. Наслаждайся выходными… в другом Дерби.

Передвигая вперед метлу, он, волоча ноги, отправился прямиком к конюшне. И его уход был оглашен открывающимися и закрывающимися дверьми лимузина, визгом шин об асфальт, и он мог предположить, что эта женщина скулила в телефон своему мужу на двадцать лет старше ее, о том, как бесстыдно она провела время.

Хотя, если учитывать сплетни, то в свои двадцать лет она была экзотической танцовщицей, но Эдварг мог догадаться, что скорее всего она была намного хуже в своей прошлой жизни.

Прежде чем он вошел внутрь и продолжил подметать пол, он взглянул на свое хозяйство: сотни акров лугов для объезда лошадей, распределенных на загоны темно-коричневыми ограждениями. Три конюшни с красно-серыми шиферными крышами и с черным сайдингом с красной отделкой. Хозяйственные постройки с инвентарем, современными жилыми трейлерами, белый фермерский дом, где он гостил, клиника и площадка для тренировок.

Все это принадлежало его матери. Ее прадед купил землю и начал разводить лошадей, а потом ее дед и ее отец продолжали инвестировать в этот бизнес. Многое уже забылось, после того, как ее отец умер около двадцати лет назад, Эдварда точно никогда к этому не проявлял особого интереса.

На правах старшего сына, ему было предназначено войти в руководство компании «Брэдфорд Бурбон»… и если честно, там и находилось его сердце, даже больше, чем было продиктовано единонаследованием. Он был дистиллятором в крови, настолько щепетильным в отношении производимого продукта, как священник.

Но потом все изменилось.

И красно-черные конюшни были лучшими, после его решения уйти из бизнеса, который занимал все его дни, пока он не напивался, чтобы заснуть. И это решение было еще лучшим, поскольку его отец не был причастен к этому.

То немногое время, пока он находился здесь с луговой травой и лошадьми.

Это было все, что он имел.

— Вам нравится, что эти конюшни не продали? — из-за его спины спросил Мое.

— Не очень, — он перенес тяжесть тела и снова начал подметать проход. — Но никто не станет хозяином этого хозяйства, даже сам Господь Бог.

— Вы не должны так говорить.

Эдвард оглянулся через плечо, чтобы взглянуть ему в лицо.

— Ты действительно думаешь, что я чего-то боюсь теперь?

Мое перекрестился, Эдвард закатил глаза и вернулся к работе.

9.

— …лежу в постели и играю со своей грудью, — Вирджиния Элизабет Болдвейн, Джин, как ее называли в семье, откинулась на своем мягком кресле. — Сейчас я кладу руку между ног. Что ты хочешь, чтобы я сделала там сейчас? Да, я голая... а какой еще должна быть? А теперь скажи мне, что делать.

Она постучала сигаретой по хрустальному бокалу бакара, который опустошила за десять минут и положила нога на ногу под шелковым халатом. Она впилась взглядом в своего парикмахера в зеркале ванной комнаты, которая усиленно трудилась над ее волосами.

— О, да, — простонала она в мобильник. — Я мокрая... такая мокрая, только для тебя...

Ей пришлось закатить глаза, на манер хорошей девочки, но Конраду Стетсону это нравилось, поскольку он был, в своем роде, старомодным мужчиной… он нуждался в иллюзии, что женщина, с которой он изменяет своей жене, была моногамна по отношению к нему.

Такая глупость.

Но Джин достаточно изучила его за первые дни знакомства, совершив ряд бурных действий, которые медленно, но неумолимо вытягивали его из брака. Она уже торжествовала, наблюдая как он упорно сопротивлялся влечению к ней, испытывая стыд, впервые поцеловавшись с ней и пытался так настойчиво не звонить ей, не встречаться с ней, не искать. Неделю или две, она действительно была заинтересована в нем, но его внимание стало напоминать снадобье, которое явно приелось.

Разве не трахалась она с ним несколько раз? Ну, да было, но исключительно в миссионерских позах.

— Да, да, да... я кончаю, кончаю...