Короли и капуста (сборник)

– Пол-одиннадцатого, – говорю, – а тебя звать Энди Таккером. Видал тебя в деле. Это же ты распространил «Купидонов комплект» по всему Югу? Если мне не изменяет память, он включал в себя обручальное кольцо с чилийским брильянтом, свадебное кольцо, толкушку, пузырек утоляющего сиропа и портрет Дороти Верной – всего за пятьдесят центов.

Энди было приятно, что я его запомнил. Он был умелым дельцом, а главное – с уважением относился к нашему ремеслу и не жадничал: его вполне устраивал стандартный доход в триста процентов. Ему не раз предлагали заняться торговлей сомнительными лекарствами и семенами, но он был не из тех, кто встанет на скользкую дорожку.

Мне позарез был нужен напарник, и я без труда уговорил Энди войти в дело. Я расписал ему положение дел в Фишер-Хиле и собственные финансовые затруднения, вызванные текущей врачебно-политической ситуацией. Энди был всего пару часов как с поезда. У него в карманах тоже было негусто, поэтому он намеревался обойти городок, собирая пожертвования на строительство нового линкора в Юрика-Спрингсе. Мы вышли на крыльцо и принялись строить планы.

На следующее утро, часов в одиннадцать, я сидел на крыльце один, как вдруг появляется эдакий дядя Том. Оказывается, его послали за врачом для судьи Бэнкса, по совместительству мэром и тяжело больным человеком.

– Я не врач, – говорю. – Сходи-ка лучше за вашим доктором.

– Шеф, – говорит он, – док Хоскинс отправились на двадцать миль на север по вызову. Других докторов в городе нет, а мастер Бэнкс очень плохи. Вот меня и послали за вами, сэр, потому как очень уж плохо им.

– Ну, раз просят, – говорю, – так уж и быть. – С этими словами я сую в карман бутылек омолаживающего бальзама и отправляюсь в резиденцию мэра – самый красивый особняк в городе, с мансардной крышей и двумя чугунными шавками на газоне.

Мэр Бэнкс явился мне грудой одеял, из которой проглядывали бакенбарды и ноги. Изнутри доносились угрожающие раскаты, при звуке которых любой житель Сан-Франциско кинулся бы искать открытое пространство. У изголовья возвышался юноша со стаканом воды.

– Док, – говорит мэр, – мне очень плохо. Я на пороге смерти. Неужели медицина здесь бессильна?

– Господин мэр, – говорю, – я не являюсь в полной мере посвященным последователем С. К. Лапа. В медучилищах не обучался. Я пришел к вам по зову сердца, дабы облегчить страдания ближнего, насколько это в моих силах.

– Весьма признателен, – отвечает он. – Док Воо-Ху, это мой племянник мистер Бидль. Он пытался облегчить мои страдания, но безуспешно. О, бог мой! Оу-ау-ай! – немузыкально завершает он.

Я вежливо киваю мистеру Бидлю, присаживаюсь на край ложа и нащупываю у мэра пульс. «Покажите-ка вашу печень – то есть этот, язык», – говорю. Затем оттягиваю ему веки и внимательно разглядываю зрачки.

– И давно вы болеете? – спрашиваю.

– Я слег… ау-ой!.. вчера ночью, – говорит мэр. – Пропишите мне что-нибудь, док, прошу вас!

– Мистер Фидль, – говорю, – приоткройте шторы, а?

– Бидль, – поправляет тот. – Может быть, вам хочется яичницы с беконом, дядя Джеймс?

– Господин мэр, – говорю я, прикладываясь ухом к его ключице, – у вас острое обострение предвоспаления правого клавесинного клапана!

– О господи! – стонет он. – А вы не можете его чем-нибудь помазать или, там, вправить как-нибудь?

Я беру шляпу и направляюсь к выходу.

– Вы что, уходите, док? – прямо-таки воет мэр. – Неужто вы оставите меня помирать от этого, как там, заострения кларнета?

– Из одних лишь соображений гуманности, доктор Вой-вой, – подает голос мистер Бидль, – нельзя бросать собрата на произвол болезни.

– «Доктор Воо-Ху», господин заика, – отвечаю. Затем подхожу к постели больного и отбрасываю со лба волосы.

– Господин мэр, – говорю я, – у вас одна надежда на спасение. Лекарства тут бессильны, сколь бы они ни были всесильны. Остается уповать на высшие, – говорю, – силы.

– А поконкретнее? – спрашивает он.

– Научный метод, – говорю. – Не нытье определяет сознание, а как раз наоборот – то есть все болезни идут оттого, что нам просто нездоровится, а остальное – предрассудки и заблужденья. Признайте, – говорю, – первичность материи над манифестацией.

– О какой такой мануфактуре вы разглагольствуете, док? – говорит мэр. – Вы часом не социалист?

– Я имею в виду, – отвечаю, – великую докторину психического маневрирования, просвещенную методологию отсознательного психизма и болеутоляющего клистира, а именно – чудесную забаву, известную под наименованием персонального магнетизма.

– И вы умеете обращаться с этой штукой? – спрашивает мэр.

– Я один из круга Избранных Синедрионов и Выспренних Махаонов Тайного Удилища, – ответствую я. – Стоит мне сделать пару пассов, как хромые обретают голос, а слепые – волос. Я – опытный медиум, спирит, иприт и привидец. Только благодаря моим сеансам в Анн-Арборе покойный директор «Мичиганской уксусной компании» смог вернуться в стан живых и пообщаться со своей сестрой Джейн. Да, вы видите во мне уличного торговца, но это – говорю, – для бедных. Я не разбазариваю персональный магнетизм на тех, кто не в состоянии оценить его по достоинству.