Короли Италии (888–962 гг.)

Манассия, Милон и Гвидо всего лишь подали пример, которому последовали все остальные магнаты. Как ни странно, измена Гвидо задела короля Гуго гораздо сильнее, нежели предательство Манассии и Милона. Впрочем, на наш взгляд, их поступок имел более серьезные последствия, поскольку именно они открыли путь Беренгарию на поданскую равнину.

Вместо того чтобы попытаться преградить Беренгарию дорогу в Милан, как сделал бы любой другой на месте Гуго и как сделал он сам в 935 году, когда дал Арнульфу Баварскому бой в Буссоленго, он начал осаду Виньолы, замка на холмах близ Болоньи, принадлежавшего епископу Модены.

Отбрасывая мысли о том, что Гуго поддался мимолетному капризу — хотя возможно и это, — приходится признать, что существовала достаточно веская причина для начала этой осады, которая стала серьезным стратегическим промахом. Пока Гуго терял время под стенами Виньолы, Беренгарий договорился с архиепископом Миланским, все тем же престарелым Ардерихом, и вошел в город.

Узнав о том, что соперник проник в Милан, Гуго снял осаду Виньолы и вернулся в Павию. Войско, с которым он стоял под стенами этого замка, разошлось по домам, а быстро собрать другое, чтобы выступить с ним на врага, не представлялось возможным. При поддержке немногих оставшихся верными ему людей король мог лишь попытаться удержать последних мирян и клириков, которые еще не покинули его, желая использовать с выгодой для себя затруднительное положение, в котором оказался Гуго.

Верность Гуго сохранили граф Ингельберт, граф Алерам, родственники или близкие друзья, граф Пармы Элизиард, женившийся на Ротлинде, дочери короля и Розы, Ланфранк, граф Бергамо, сын Розы и Гильберта Бергамского, Амвросий, епископ Лоди, Бозон, епископ Пьяченцы, еще один внебрачный сын короля и несколько мелких вассалов^[10]. Тем временем в Милане под знамена Беренгария стекались сеньоры, сытые по горло деспотизмом Гуго, которые ожидали от нового правителя того, чего испокон веку люди ожидали от смены правительства: «…они надеялись, что с приходом [Беренгария] наступит золотой век, и взывали к счастью, которое принесет с собой это время».

Беренгарий, которого встретили и чествовали как спасителя и освободителя, вел себя так, как будто его уже избрали и короновали. Он сыпал щедрыми дарами, раздавал своим сторонникам титулы и государственные должности, никоим образом не заботясь о военном и юридическом урегулировании ситуации. Создавалось впечатление, что он не собирается ни изгонять Гуго из Италии, ни делить с ним королевство, как в свое время его делил старший Беренгарий с Гвидо и Рудольфом.

Эта ситуация беспокоила самого Гуго. К тому же правительственная группировка в Павии, которая, казалось бы, недавно руководствовалась его указаниями, распалась в мгновение ока и в том же составе собралась вокруг празднующего победу соперника. Если бы Гуго решил сражаться, никто не ответил бы на его призыв, а в помошь Беренгарию примкнувшие к нему феодалы выставили бы многочисленные отряды вооруженных людей. Гуго без особой радости воспринимал идею раздела государства, как во времена Беренгария I. Но он безусловно понимал, что отныне Беренгарий господствовал на всей территории Северной Италии.

Гуго признал свое поражение и отказался от бесплодных попыток защитить Павию. Со свойственной ему проницательностью он избрал единственный путь, который дал бы ему возможность спасти трон для своего сына. Гуго отправил Лотаря в Милан с посланием для магнатов королевства. Сам отрекаясь от власти, он просил сохранить корону его сыну, которому не могли быть предъявлены все те обвинения, мишенью для которых стал его отец. Юный Лотарь никогда не участвовал в управлении государством, и поэтому ответственность за отцовские деяния нельзя было возложить на его плечи.

Невероятно, но факт: предложение Гуго было благосклонно воспринято — по разным причинам — как Беренгарием, так и членами ассамблеи.

Оставляя на троне молодого короля, Беренгарий становился его всемогущим министром, единственным посредником в его отношениях с магнатами и представителями других стран. В этой необычной ситуации он получал такую же обширную власть, как и в том случае, если бы стал королем; кроме того, он мог в случае необходимости избегать выполнения обязательств перед Оттоном Саксонским, прикрываясь волей Лотаря.

Для магнатов королевства, у которых в глубине души уже зарождалось беспокойство из-за необыкновенной уверенности Беренгария в отношениях с ними, присутствие Лотаря на троне ограничивало границы власти его всесильного министра. Они получали возможность плести интриги с королем против министра, с министром против короля, вытягивать то из одного, то из другого привилегии и уступки — с выгодой для себя и в ущерб государству, о котором, как обычно, никто из них не задумывался.