Короли ночи

— Дядя! — вскричала Белеза и постаралась освободиться от рук Гальбро, в которых явно чувствовалось неприличное возбуждение. — Вы, должно быть, сошли с ума, дядя! Не можете же вы… О, не можете же вы… — отчаянный крик придушенно застрял в ее горле, когда Валенсо потянулся за кнутом из плетеной воловьей кожи с вычурной рукояткой, украшенной драгоценными камнями.

С дикой яростью граф хлестнул девочку кнутом, и на ее худенькой спине, между голыми лопатками, вздулась красная полоса.

Крик Тины больно резанул Белезу, дрожь пробрала ее до самых костей. Ей стало плохо. Мир перед ее глазами внезапно зашатался и стал расползаться.

Словно в кошмарном сне, она видела солдат и слуг, но в выражениях их лиц не было никакого сочувствия или жалости. Надменное лицо Заромо тоже стало частью этого невероятного кошмара.

Белеза почти ничего не замечала в этом кровавом тумане, который неотвратимо надвигался на нее. Она видела только бледное дрожащее тельце несчастной Тины, хрупкая спина которой до самой шеи покрывалась вспухающими красными полосами, крест — накрест пересекающими друг друга. Она не слышала ничего, кроме детского крика боли и тяжелого дыхания Валенсо, который, сверкая сумасшедшими глазами, избивал девочку и бешено ревел.

— Ты лжешь! Проклятье, ты нагло лжешь! Поклянись, что ты все выдумала, или я оторву тебе поганую голову. Он не может преследовать меня здесь!

— Пощадите, мой милостивый лорд! Молю вас! Пощадите! — визжала обезумевшая от боли девочка. От боли, отчаяния и обиды она не подумала о том, что ложь могла спасти ее от дальнейшего безжалостного избиения. Кровь вишневыми жемчужинами медленно скатывалась по ее ногам. — Я видела его! Я не лгу! Клянусь, мой лорд! Не лгу! Пощадите! А-а-а-а…

— Идиот! Идиот! — закричала Белеза вне себя. — Разве вы не видите, что она говорит правду? О… Вы — животное! Грязное, бездушное животное!

Разум, казалось, вернулся к Валенсо. Опомнившись, он отбросил кнут и, весь дрожа, опустился на край стула, за который он так слепо и непроизвольно держался. Казалось, на него неожиданно накатился приступ лихорадки. Волосы мокрыми прядями приклеились к его изрезанному морщинами лицу, и пот блестел на коже лица, которое превратилось в ужасную маску.

Гобелез отпустил Тину, и девочка жалким рыдающим комочком опустилась на пол, прижалась к нему, словно пытаясь слиться с ним воедино. Белеза вырвалась из рук Гальбро и, сотрясаясь от рыданий, подбежала к избитому ребенку. Она склонилась к девочке и с лицом, полным злости, оглянулась на дядю, словно пытаясь уничтожить его справедливым негодованием. Однако тот даже не взглянул в ее сторону.

Граф, казалось, совершенно забыл о племяннице и о своей жалкой и слабой жертве. Белеза не поверила своим ушам, когда он, обратившись к черному корсару, произнес: — Я принимаю ваше предложение, Заромо. Во имя Митры, мы разыщем эти проклятые сокровища и навсегда исчезнем с этого дьявольского берега.

Ошеломленная происшедшим и неспособная больше сказать ни слова, девушка подняла рыдающего ребенка на ослабевшие руки и понесла его вверх по лестнице, пошатываясь и замедляя шаги.

Бросив взгляд через плечо, она увидела, что Валенсо сидит за большим столом и вливает в себя большими глотками красное вино из огромного бокала, сжимая его дрожащими узловатыми руками, а Заромо, нагнувшись, словно стервятник, стоит перед ним.

Очевидно, корсар, безмолвно наблюдавший дикую сцену и также совершенно ошеломленный происшедшим, решил использовать перемену в настроении графа. Он говорил с ним тихим, но твердым голосом, а Валенсо тупо кивал, соглашаясь, едва понимая все, что ему говорят.

Гальбро задумчиво и одиноко стоял в тени, обхватив пальцами подбородок, а слуги, столпившись вдоль стен, украдкой переглядывались друг с другом, пораженные внезапным перевоплощением своего господина.

Войдя в комнату, Белеза положила всхлипывающую девочку на кровать и стала промывать кровавые полосы на спине, смазывая рассеченные участки кожи смягчающим боль маслом.

Тина слабо всхлипывала, однако не противилась ласковым движениям рук своей госпожи. Белеза показалось, что мир рухнул. Она чувствовала себя совершенно потерянной и жалкой, дрожала от последствий шока, вызванного ужасными переживаниями и нервным срывом. Она теперь боялась своего дядю и, боялась его ярости и гнева, неожиданно проснувшихся в его сердце. Она никогда не любила его. Он отличался строгостью, не проявлял никаких теплых чувств по отношению к своим близким и, кроме того, был скуп и алчен. Однако до сих пор она считала его по крайней мере справедливым и храбрым человеком.

Она содрогнулась от отвращения, вспоминая бешеные