Короли рая

Дала каждой мышцей испытала желание подбежать к нему и заключить в объятия – сказать ему, что это была не его вина и он был всего лишь мальчиком. Но, как и остальные, она не шевельнулась.

– С того момента я чувствовал себя… порченым и недостойным. Я приветствовал темноту, канавы и насмешки незнакомцев, ибо верил, будто я ничтожество. Хоть я и не одинок по рождению, как все вы, я принял такую жизнь. Я принял мой позор и мое отличие от других людей. Я чувствовал, что не гожусь для чего-то лучшего. Я ощущал пустоту.

Он поднял взгляд на остальных. Дала знала, что их сердца болели так же, как и у нее, за Бирмуна и за них самих. Он поднял кулак и уставился на него, словно тот содержал какой-то ответ.

– Но я научился заполнять эту пустоту, братья, и не вином, – он швырнул свой бурдюк через всю комнату. – Я заполняю ее своим чувством ненависти. Мечтами о возмездии. – Он выдернул один из ножей Далы из спрятанного за поясом чехла. – Вот этим я почту моих отца и братьев. Я сам принесу справедливость, которой лишено это место. – Он вздернул подбородок. – И когда я это сделаю, братья, с Божьей помощью, а не с человеческой, – то заслужу себе место в раю. – Он подождал и усмехнулся. – А если не его, так хотя бы уважение в Носсовой горе.

Мужчины встрепенулись и выдохнули от весомости этих слов. Бирмун указал свободной рукой на Далу и понизил голос:

– Меня призвала судьба. – Он указал назад, на стену и город, затем медленно встретил взглядом каждого из мужчин. – Вы встанете на мою сторону? – Тишина затянулась, никто не шевелился, но казалось, мужчины вот-вот воспрянут. – Вы позволите мальчишкам, с рождения имеющим всё, звать вас трусами и псами, пока вы чистите их канавы? – Дала пристально смотрела на них и видела стыд: опущенные глаза, сжатые кулаки и напряженные шеи. – Или покажете им, что вы мужчины? Вы поддержите меня и накажете тех, кто лишает нас жизни? Покараете тех, кто отнял у нас всё и назвал это справедливостью?

Факелы шипели, и хор насекомых щебетал в ночи, когда мужчины замерли, как трупы на снегу.

– Да. – Один из самых юных выплеснул свое вино на пол и встал.

– И я. – Беззубый мужчина сплюнул, и несколько других зарычали.

– Предлагаю убить их всех. – Еще один поднялся на ноги.

– Каждого гребаного мужика!

Все в зале поднялись, и Бирмун подхватил их голоса своим:

– Вы прольете кровь со мною, братья?

Лавки скрипели и стучали все сильнее по мере того, как «ночные люди» обретали свою храбрость. Бирмун улучил момент и обнял некоторых, стараясь коснуться хотя бы плеча каждого соратника и говоря, что они начнут здесь только с этих немногих избранных, пока их деяния не станут известны. Затем он раздал принесенные Далой ножи и маски, и мужчины встали рядом и выбрали имена ходячих мертвецов, которых разыщут этой самой ночью. Они надели черную ткань, которая закрывала все, кроме глаз, подкатали рукава и заправили штаны в сапоги так же, как делали перед работой в канавах. Затем, когда они наконец были готовы и, возможно, чуть более пьяны, они вышли наружу вслед за своим лидером. Они шли за мальчиком, чье возмужание так ждали столько времени – мальчиком, увлекшим их своими грезами о ненависти. Факелы остались в жилище.

* * *

Несколько часов она ждала возвращения «ночных людей», стараясь не думать о том, как умирали Миша и его братья; ее слух был напряжен, и ночь казалась огромной и тихой. Но не раздалось ни одного тревожного крика – ни слуги вождей, ни отцы не закричали от страха и не выдали ее убийц-во-тьме. По крайней мере, ничего такого, что она могла бы услышать.

По мере того как тянулась ночь, легкие порывы ветра казались ураганами. Каждый предупреждающий крик ночной птицы заставлял Далу бросаться к окну, а каждый щелчок насекомого звучал странно и чуждо, предвещая беду.

Затем вернулся в одиночку Бирмун, скользкий и мокрый от воды, и его кожа блестела в свете камина. Он стянул свою измазанную кровью маску и рухнул к ногам Далы, почти очищенный от глубоко въевшейся трудовой грязи. По его щекам катились слезы.

– Ты доказал свою храбрость, – сказала Дала, обхватив ладонью его щеку, – и я тобой горжусь.

Она чмокнула Бирмуна в лоб и обняла его, как столь отчаянно хотела в зале. Она прошептала, что сделанное им правильно и необходимо, и когда его тело замерло, а прекрасные глаза воссияли удовольствием, она поняла: он истинный солдат пророчицы. Он был прислан выполнять Ее работу так же несомненно, как Дала, и любить его – не преступление.

Она притянула его, широко раскрывшего глаза, к его замызганной кровати, взяв мужчину за руки, не давая ему откинуть грязные меха. Она уложила Бирмуна и раздела одновременно с собой, касаясь каждой части его, скользя по его коже своей и всем телом извиваясь, как делала столько раз наедине в подворье – но сейчас тепло и близость омывали ее словно летнее солнце.