Короли рая

Мальчиком он использовал для этого свои руки и острый камень, и, хотя на этот раз почва затвердела от холодов, он снимал ее быстро слой за слоем. С тех пор я вдоволь поупражнялся, подумал он, чувствуя, как потертое дерево безболезненно вибрирует о его мозолистые ладони. Сперва он копал осторожно, после почти каждого удара вслушиваясь, не идут ли стражники, но все было тихо. Он ускорился, а время шло. Бирмун оглянулся на ряд обвязанных веревкой кольев, построенных родичами матери, и попытался увидеть могилу мысленным взором, как в детстве. Правильное ли расстояние? Или дальше к Западу?

Он вырыл одну яму, затем переместился и принялся за другую, обзывая себя дураком и сомневаясь в глубине, снова и снова повторяя себе: Их взял фермер – брось эту затею. Их взял фермер и вернул ей, и они пропали, как все остальное.

Но все же он продолжал копать. Он работал так же, как в первые несколько смен золотарем: дробя землю до тех пор, пока его страх, ненависть и ярость не скрылись за усталостью, а тяжкий труд не поглотил всю память о прошлом.

Надо было взять воды, подумал он, я могу потратить на это всю ночь.

Он чуть не рассмеялся над нелепостью всего этого. Сын мертвеца, крадущийся во тьме, глупая детская мечта о мести… Какое это вообще имело значение теперь? Меч наверняка стал заржавленным, погнутым и ломким от боев и времени, обратившись в прах вместе с костями владельца. Доспех не спас его отца и теперь гнил в земле, отмеченный кровью и как минимум единожды пробитый в области сердца.

Да что мне в голову взбрело? К чему это может привести?

Он знал: сейчас дело не только в его отце, но и в Дале. Ему требовалось как-то забыть ее, чем-то занять свои мысли, пока время не вытравит ее из памяти. Раньше она нуждалась в Бирмуне и его «ночных людях», но не теперь. Однажды она, несомненно, вернется в Орхус жрицей, но к тому времени ей понадобятся новые, более значимые слуги. Ей понадобятся «дневные люди», воины и вожди – а вероятно, и другие женщины, – чтобы служить ее цели. Ей понадобятся люди со средствами и те, кто обладает властью, чтоб воплотить ее мечты в реальность. Ей не понадобится Бирмун.

Он продолжал копать. Много раз прежде он заглядывал в будущее и не видел ничего, кроме пустоты, неудач и скорби, и давным-давно нашел лекарство.

Я все еще могу вонзить два фута старого железа в людей, убивших моего отца. Я могу убить людей, которые зарезали моих братьев. Я все еще могу отомстить.

Он снова и снова повторял в уме эти слова, как молитву. Больше не имело значения, застанет ли он убийц присевшими над ведром или набивающими рты хлебом, прежде чем пустит их под нож. Мертвых не волновало, зачем и как.

Лопата отсекла руку его отца у запястья, прежде чем Бирмун заметил и остановился. Остались лишь кости да несколько клочков гнилой ткани, и со смесью веселья с безумием Бирмун подумал: Даже черви ушли в мир иной.

Он упал на колени и расчистил грязь ладонями, вскоре коснувшись простой рукояти отцовского меча, не украшенной и крепкой, как и сам владелец. Он дотронулся до лезвия – по-прежнему достаточно острое, чтобы порезать мозолистую руку, – и невольно вспомнил, как отец затачивал его. Каждый год с прекращением зимних морозов тот в компании сыновей усаживался перед своим залом с точильным камнем, счищал пыль и раскладывал железо, полируя свою коллекцию оружия на глазах у всех. «Работа почетна, – говорил он, пока мальчишки усердно чистили его доспех и подметали ступени. – Ни один человек, даже вождь, не может быть выше нее».

Мир затуманился, и Бирмун сморгнул слезы.

– Ты гордился бы мной, Канит?

Он представил всех мужчин, а также мальчиков и женщин, которых убил той кровавой ночью.

– Что бы ты сделал, отец? Сдался бы? Выбрал бы смерть?

Это больше не имеет никакого значения, понимал он: его отец – труп. Его братья, давшие яростный отпор своим убийцам, – трупы, и остался лишь Бирмун. Бирмун, опозоренный «ночной человек», не поклявшийся отомстить убийце родителя, а принимавший его дары, чтобы жить спокойно; лгавший, уничтоживший свое имя и репутацию в надежде отплатить кровью за кровь.