Короли садов Мамоны

Так, или примерно так размышлял Князев, поворачивая с Новочеркасского бульвара на Люблинскую улицу. Он заезжал к Андрею в Марьино не только на дружескую посиделку. За последний год в жизни Андрея произошли изменения, повлиявшие на его судьбу, как он сам говорил, кардинально, окончательно и до самой смерти. В этой перемене полностью был повинен Князев. Он буквально вырвал Андрея из липких пут бомжевания, или что-то около того. То, что он увидел в тот вечер, потрясло его до глубины души.

История Андрея еще и потому взволновала Владимира до такой степени, будто все услышанное произошло лично с ним. Князев уже давно расстался с музыкальной деятельностью, полностью заменив её литературной. Он еще в бытность в консерватории писал неплохие вещицы из студенческого быта. Незатейливые юморески и рассказики Владимир пристраивал в небольшие журнальчики и местечковые газеты. Со временем дело пошло гораздо успешнее, чем он ожидал. Полностью переключившись на писательскую деятельность, Князев оставил музыкальную карьеру и вместе с ней тот мир, который непременно сопутствует каждой цеховой общине. Поначалу он работал много и жадно, понукаемый врождённой творческой жилкой. Писал обо всем, что только могло привлечь внимание. Без разбора набрасываясь на темы, увлёкшие своей мало-мальски необычным сюжетом, либо злобой дня, его тексты подкупали напористостью стиля и хваткой. Владимира не смущало то, что многое из написанного было отвергнуто неумолимой редакторской рукой. Об этой стороне писательского дела он был немало наслышан. Ему вполне хватало тех вещей, в большинстве своем очерков и небольших рассказов, которые удавалось пристроить.

Всё было бы хорошо, но с течением времени Князев стал замечать, что он, набивший руку на мелко-жанровой прозе, стал как-то тяжелеть в производстве таких привычных ему форм. Объясняя самому себе это тягостное состояние духа, Князев всё поспешил списать на усталость, на обычный творческий застой. По многочисленным советам докторов, жены и друзей он ринулся в бессрочный отпуск. Владимир не сомневался, что в нужный момент к работе позовёт его муза. Но когда ожидания этих позывов затянулись до неприличных размеров, его охватило вполне понятное беспокойство. К тому же, усиленное неопровержимыми аргументами жены об огромной бреши в денежных средствах, оно приобрело форму навязчивого состояния.

Не дожидаясь, пока его загулявшая муза соблаговолит появиться на творческом горизонте, Владимир спешно принялся разгребать многолетние творческие запасы. К своему немалому стыду и досаде вдруг обнаружил, что не так уж были неправы его обидчики-рецензенты. Всё, что лежало в столе, производило впечатление старого, отслужившего свой срок, календаря, с которого рассеянные хозяева не сорвали ни единого листка. То, что он мнил неким значительным вкладом в современную литературу, оказалось мелкотравчатой россыпью устаревших поделок.

Но, странное дело, его честолюбивая натура на этот раз не взбрыкнула молодым жеребчиком, как частенько бывало до сих пор. В один прекрасный день, вынося пакеты с ворохами изрубленной в лапшу бумаги, Владимир, на недоуменно-растерянные вопросы жены, ответить жестко и кратко: «Нечего в квартире разводить плесень на макулатуре…».

Избавившись от творческого «компромата», Князев довольно быстро осознал, что тем самым он отрезал себе все пути к прошлым исканиям. Они были сброшены, как старая змеиная кожа. Этот акт творческого «самосожжения» Князев воспринял в духе диалектики. Он помог ему понять всю необходимость такого отречения от прежних методов и способов осознания действительности. Та самая, о которой писалось так легко и просто, жестоко отплатила ему, обратив его творения в горы пустых словес…

Но вместе с тем Владимир понял, что прежними дорогами ему уже не ходить. Но альтернативу им ещё нужно было отыскать и эта перспектива его пугала. Он не только чувствовал свое бессилие перед новыми задачами, но и ясно осознавал неотвратимость выбора новых путей. Обрушившаяся в конце века действительность, выбила привычную почву под ногами. Вполне возможно, что не случись в стране перемен, взорвавших её изнутри словно мыльный пузырь, он бы так и не увидел, что, по сути, всю свою жизнь занимался бы заказным ремеслом, оплаченным тоталитарной сетью малограмотной номенклатуры. Эти спесивые сволочи, засевшие на высоких местах, не дали бы ему реализовать свои истинные возможности. Их специфический опыт умело гасил любые его попытки сказать хоть что-нибудь личное, искреннее и выстраданное. Иногда он делал такие попытки и, видимо, удачные. Судя по тому, что в один прекрасный день с ним провели беседу на предмет инакомыслия, разъяснив, в пределах какого забора ему позволительно развивать свое дарование.