Короли в изгнании

   – Дойдя до середины лестницы, я чуть было не повернул обратно, – повествует делец. – Ну, а потом набрался храбрости и решил, была не была, попытать счастья. Я сказал себе: «У тебя есть ум, есть апломб, ты должен добывать себе пропитание... Самое главное – находчивость!..» Проникшись этим, я взбежал на тот этаж, который мне указали. Меня провели в большую залу, – мысленно я мигом составил опись находившегося в ней имущества: две-три старинные вещи – остатки прежней роскоши, портрет кисти Ларжильера, и тут же следы вопиющей бедности: продавленный диван, кресла, из которых вылез весь волос, от нетопленого мраморного камина в комнате только еще холодней. Входит глава семьи, осанистый, очень шикарный старикан, как две капли воды похожий на Самсона в роли маркиза из «Мадемуазель де ла Сельер». «Ваше сиятельство! У вас есть сын?» При первых же моих словах Самсон в негодовании встает. Я называю цифру: двенадцать миллионов... Он опять садится, и мы с ним беседуем... Он без околичностей признается, что его состояние не равноценно его имени, что у него всего-навсего двадцать тысяч франков ренты и что он не прочь позолотить свой герб. Сын должен получить сто тысяч франков на руки. «О ваше сиятельство! Ради вашего имени...» Затем мы устанавливаем размер причитающихся мне комиссионных, и тут я заторопился – меня, дескать, ждут в конторе. А какая там контора! Я не знал, где бы переночевать... Но у дверей старик останавливает меня и с самым невинным видом заявляет: «Послушайте! Вы произвели на меня впечатление милейшего человека... Я хочу предложить вам одну вещь: выдайте замуж мою дочь... Она бесприданница. Уж если на то пошло, двадцать тысяч франков ренты – это неточная цифра. Больше половины надо откинуть... Зато я могу моему зятю выхлопотать в Романье титул графа... Кроме того, если он в армии, то благодаря моим родственным связям с военным министром он легко продвинется по службе». Я расспросил его поподробнее. «Можете, говорю, на меня рассчитывать, ваше сиятельство...» Только за порог – чья-то рука хвать меня за плечо... Оборачиваюсь – Самсон как-то чудно смотрит на меня и хихикает. «А еще говорит, я!..» – «Что вы хотите этим сказать, ваше сиятельство?» – «Ну да, ну да, я еще не совсем развалина, и если бы представился случай...» В конце концов он сознался, что запутался в долгах, а платить нечем. «Ей-богу, мистер Том, если вы откопаете какую-нибудь славную купчиху, старую деву или вдову, и узнаете, что у нее солидный капитал, то посылайте ее ко мне вместе с ее мошной... Я сделаю ее маркизой». Мое образование было закончено. Выйдя от старика, я понял, как надо себя вести в парижском обществе. Агентство Льюиса было учреждено уже тогда, хотя пока еще только у меня в голове...

   Эту чудную историю Том Льюис рассказывал в лицах. Он вставал, садился, изображал старого барина, важность которого быстро сменилась богемным цинизмом, показывал, как тот расстилал носовой платок на колене, а на платок клал ногу, как постепенно, в три приема, раскрывал перед Томом всю безотрадность истинного положения вещей. Ну прямо сцена из «Племянника Рамо», но только это был племянник Рамо девятнадцатого века, без пудры, без грации, без скрипки, и что-то в нем было грубое, хищное, сквозь шутовской тон прощелыги из пригорода прорывалось злобное рычание английского бульдога. Слушатели смеялись, от души веселились, делали из рассказа Тома философические и цинические выводы.

   – Понимаете, мои милые, – говорил старик Лееманс, – если бы продавцы редкостей объединились, они бы завладели целым светом... В наше время торгуют всем. Нужно добиться, чтобы все шло к нам и, проходя через наши руки, оставляло нам хоть кусочек кожицы... Вы не можете себе представить, сколько дел было обделано за сорок лет в этой трущобе, именуемой улицей Эгинара, чего-чего я только не продавал, не менял, не переплавлял, не подновлял!.. Мне недоставало лишь подержанной короны... Теперь и корона есть, теперь она у меня в руках...

   Он встал и поднял бокал, глаза его светились хищным огнем.

   – За торговлю редкими вещами, дети мои!

   В глубине комнаты Дарне, навострив уши под черным кантальским чепцом, за всеми наблюдала, впивала в себя каждое слово, – она рассчитывала после смерти «хозяина» открыть собственное заведение и сейчас брала уроки коммерции.

   Внезапно раздался яростный звон колокольчика, такой хриплый, точно колокольчик был болен застарелым бронхитом. Все вздрогнули. Кто бы это мог быть в такой поздний час?

   – Это Лебо... – сказал папаша. – Кто же еще...

   Собравшиеся давно не видели камердинера и оттого особенно радостно приветствовали его, но он вошел бледный, осунувшийся, стиснув зубы, в угнетенном состоянии, с убитым видом.

   – Садись, старый хитрюга!.. – сказал Лееманс, освобождая место между собой и дочерью.

   – Дьявольщина!.. – оглядев раскрасневшиеся лица, стол и остатки пиршества, буркнул тот. – Да тут, я вижу, идет пир горой!..