Короли Вероны

Знаменитый дождь бальзамом пролился на душу Марцилио. Его родине не угрожал более веронский ублюдок. С другой стороны, Марцилио считал позором, что Падую спасла природа, а не человек, не он, например. Когда же дядя предложил ему встретиться со Скалигером и обсудить условия перемирия, Марцилио заартачился. Будь Гранде менее влиятельным человеком или обладай он не столь ярко выраженным даром убеждения, Марцилио публично обвинил бы его в измене. Однако ему оставалось препираться с дядей при закрытых дверях. Дядя Джакомо подчеркнул необходимость заключить перемирие именно сейчас. Падуя, говорил дядя, будет считать их спасителями, что, несомненно, прибавит семейству веса. Марцилио до хрипоты доказывал, что Падуя в перемирии не нуждается, что теперь, когда дороги раскисли, а река вздулась, они могут собрать новую армию. Они захватят Виченцу. Гранде в открытую смеялся над племянником. «Виченце нашей не бывать, мой мальчик! Тем более после такого поражения. Может, когда-нибудь Падуя и будет править Виченцей, но мы с тобой до этого не доживем. Вдобавок, — мрачно добавил дядя, — если мы не согласимся на перемирие, то разоримся на выкупе этому щенку Алагьери. Или у тебя горшок с золотом где-нибудь зарыт?»

Марцилио делал хорошую мину при плохой игре, когда презренный перебежчик Нико да Лоццо вел их с дядей на так называемые переговоры. Марцилио делал хорошую мину при плохой игре — игре в кости с прихлебателями Скалигера! — во время так называемых переговоров. Однако дядя оказался прав. Вся Падуя прославляла Джакомо Гранде, его прочили в подесты. Имя племянника Гранде тоже не сходило с уст падуанцев. Другой на его месте купался бы в отблесках дядиной славы. Не таков был Марцилио да Каррара. Нет, слава не радовала его. Позволив племяннику пожинать плоды успешных переговоров — переговоров, против которых Марцилио восставал всем сердцем, — дядя как будто намекнул: тебе, племянничек, никогда не сделать политической карьеры.

И вот они с дядей в Вероне, в этой выгребной яме, да еще во время богопротивного празднества, и Марцилио вынужден демонстрировать дружеские чувства. Он упирался до последнего, даже притворился больным, лишь бы не ехать, но потом вспомнил о знаменитых скачках. Он покажет этим надутым офранцуженным псевдоитальянцам, любителям лизать германские башмаки, на что способен настоящий падуанец.

На пути Марцилио торчали двое, с которых, собственно, и начались все его несчастья, — смазливый юнец, едва не насаженный им на стрелу, и белобрысый увалень, так не вовремя вмешавшийся. Каррара ничего не забыл — ни неудачи на поле боя, ни насмешек на ступенях палаццо в Виченце. Дядя как-то уж слишком быстро сдался, да еще его, Марцилио, политике учил, велел восхищаться обидчиком. Дескать, в Кангранде соединились все качества, присущие настоящему принцу. Марцилио снова, как при разговоре с дядей, вскипел и почувствовал нешуточное разлитие желчи.

Довольно и того, что он, впившись ногтями в собственные ладони, наблюдал церемонию посвящения в рыцари этих молокососов да паршивца Алагьери; довольно того, что их чествовали за победу над ним и его соотечественниками. Марцилио больше не в силах был ждать. Он вклинился между двумя жонглерами-самоучками. Поймав один из кинжалов и сунув его за голенище, Марцилио крикнул: «Догоняйте, щенки!» За спиной послышались проклятия.

Стена изгибалась; они забрали влево. Стены строились по приказу Кангранде — они были частью его плана по усилению укреплений. Верона стала больше на одну пятую: фермы, с которых на рынки поставлялись продукты, также считались теперь частью города и были защищены от врагов.

На дереве развевался очередной малиновый флажок. Шестерых всадников, повернувших на восток, к сердцу Вероны, оглушительно приветствовали фермеры с чадами и домочадцами.

Появление Пьетро было встречено насмешками; впрочем, несколько человек все же громко пожелали ему удачи. Пьетро повернул на грязную виа Санта-Тринита и оказался всего в двух лошадиных корпусах от лидирующей шестерки. Он очень надеялся, что не слишком измучил гнедого. Ведь предстоял еще один круг.

На виа Каппучини они проехали под очередной римской аркой, взяли влево, и перед ними выросла Арена. Всадники натянули поводья — на булыжниках конь легко мог сломать ногу. Таким образом, шеренга выровнялась, и на пьяцца Бра они въехали голова в голову, словно участвовали в параде, а не в скачках.

Грохоча по мостовой, семеро всадников проехали по Арене. Они очень напоминали рыцарей с гравюры в каком-нибудь немецком учебнике по фехтованию, ровным строем идущих на невидимого врага. Зрители лепились повсюду, умудрялись даже удерживаться на арках и в неглубоких нишах на стенах. Некоторых спихивали более нетерпеливые соседи.