Короли Вероны

В памяти Пьетро немедленно возникла карета, по ночной дороге везущая их с отцом и Поко в Верону. Отец сказал что-то о «некрасивой истории с Капеллетти и Монтекки».

— Тогда и до Виченцы слухи докатились, — произнес Баилардино. — Хорошая бы получилась баллада на эту тему. Странно, почему ни один поэт не проникся?

— Я не нанимал менестрелей, — отрезал Монтекки. Слезы все еще катились по его лицу. — Зачем такое увековечивать? В жизни есть вещи поважнее молвы.

— Разумеется, — зарокотал Капеселатро. — Например, честь.

Людовико Капеселатро встал во весь рост. Гаргано Монтекки поднял полные слез глаза.

— Верно, честь. Я защищал свою честь и честь своей семьи. Я бы снова так поступил, ни на секунду не задумавшись. Я не сожалею о содеянном. Я не стыжусь своих поступков. Не стыжусь, понимаете?

— Понимаю, — отвечал Капеселатро. — Мы в Капуе тоже враждовали с некими Арколе. Потом вражда сама собой прекратилась. Но я вас прекрасно понимаю. Люди не должны умирать ради ненависти. — Странно было слышать столь разумные речи от человека в столь кричащем наряде.

Монтекки встал и подошел к новоиспеченному веронскому аристократу.

— Я знаю, — обратился он к гостям, — что синьор Алагьери пошутил. Однако шутка его навела меня на мысль. Я хочу, чтобы все вы — слышите, все — помнили, какими благородными людьми были Капеллетти. Их род был одним из самых старинных в Вероне. Их поступки не хуже и не лучше моих. Если я умру, мое имя останется жить, поскольку у меня есть сын. У Капеллетти не осталось наследников. Они погибли для истории — если только мы их не воскресим. — И Монтекки посмотрел на Капитана, а затем перевел взгляд на Людовико.

Капеселатро, кажется, понял. Он сжал локоть Монтекки.

— В Капуе у меня родные братья, в Риме двоюродные. Моему имени не грозит забвение. Если Капитан пожелает, и если вам это по душе, синьор Монтекки, я буду рад взять имя старинного веронского рода, раз это имя не носит никто из живых.

— Мне это очень по душе.

Кангранде поднялся.

— Итак, мы воскресим старинный и благородный веронский род! Да узнают все в этот святой праздничный день, что глава благородного семейства Капеселатро подхватил плащ, оброненный семейством Капеллетти! Давайте поднимем кубки и выпьем за Людовико, Луиджи и за нашего Антонио! Да здравствуют Капуллетти!

Послышались одобрительные выкрики; они усилились, когда Гаргано Монтекки упал на могучую грудь новоиспеченного Капуллетти. Они обнялись и поцеловались, как лучшие друзья. Только Луиджи, брат Антонио, с ужасом наблюдал за этой почти семейной сценой. Сам Антонио сиял от удовольствия. Он подскочил к Марьотто, схватил его поперек талии, поднял и закружил по зале, как медведь — свою жертву.

— По крайней мере, можно не сомневаться: наши дети не будут враждовать, — произнес новый Капуллетти.

Монтекки с гордостью смотрел на сына.

— Конечно, Людовико, не будут. Я очень ценю твой поступок. Ты стер пятно упадка с моего имени.

— Я кое-что и раньше слыхал об этой вражде, — сказал Людовико. Он нагнул голову, подбородки слоями улеглись на дублет. — Смотри, все сходится: я купил дом на виа Капелло! Капуллетто с улицы Капелло, вот кто я теперь!

Пьетро же, слушая этот разговор, думал не очень хорошую мысль. Дело вовсе не в стирании пятна с имени Монтекки. Назвавшись Капуллетти, Людовико Капеселатро становится дворянином и передает дворянство своим потомкам. Его дальние родственники так и останутся Капеселатро, он же получит права и власть древнего рода. Денег у него достаточно. А теперь есть и имя.

Однако «Капеллетти» и «Капуллетти» были все же разные фамилии. Хитрый Кангранде умышленно оставил разницу в одну букву — букву, которой Людовико на радостях не придал значения. Капуллетти как будто взяли имя в аренду — они никогда не станут полноправными хозяевами, эта буква всегда будет указывать на их истинное происхождение.

Мари потирал ребра, помятые недавним Антонио Капеселатро.

— Может, теперь, когда у тебя новое имя, и помолвку отменят?

— Умеешь ты настроение испортить! — проворчал Антонио, мгновенно изменившись в лице. — Я уже успел забыть об этой дуре.

— Кстати о помолвке, — вмешался Джакомо да Каррара, ничуть не обидевшись за «дуру». — Пора о ней объявить. — Он обратился к Людовико: — Теперь, когда вы получили столь достойную фамилию, я рад вдвойне отдать свою внучатую племянницу за вашего сына. Она здесь, обедает с остальными дамами. Мой господин, могу я послать за ней?

— Разумеется, — отвечал Кангранде, подтверждая свое разрешение жестом. — Лучшего момента и придумать нельзя. Марцилио, попробуй это вино.

Джакомо Гранде отправил за племянницей пажа. Едва тот скрылся в двойных дверях, как Антонио плюхнулся на стул рядом с Марьотто. Он тяжко вздыхал и вообще не скрывал крайнего своего раздражения.

— Бьюсь об заклад, она косоглазая.

— А мне кажется, у нее заячья губа, — подначивал Марьотто.

— Все может быть. Вряд ли она хороша собой, воспитана, образованна, раз собственный двоюродный дед только и думает, кому бы ее сбагрить. Господи, чем я согрешил перед Тобой, что меня женят в восемнадцать лет?