Короли Вероны

В лучах догорающего на западе солнца тлели руины Кальватоне. У обрушившихся ворот выстроились оставшиеся в живых наемники. Их принудили спешиться и опуститься на колени. Все они были более или менее тяжело ранены. Взгляды их не отрывались от Кангранде, восседавшего на своем великолепном коне. Перед ним в немыслимо огромный костер падали последние балки, поднимая столбы искр и пепла. Кангранде долго смотрел в никуда, не шевелясь; наконец повернулся к Кастельбарко и вполголоса отдал приказ. Кастельбарко хлестнул коня и поскакал в лагерь.

Предводитель наемников, не вставая с колен, произнес:

— Der Hund![63] За что ты нас наказываешь? Мы лишь выполняли твои распоряжения!

Кангранде соскочил с коня, бросился к германцу и ударил его по лицу сначала тыльного стороной руки, затем ладонью.

— Мой приказ? Разве я приказывал убивать, грабить, дискредитировать меня? Я поклялся, что не причиню им зла! От кого вы слышали такие распоряжения?

Наемник покачнулся и уронил голову, что-то пробормотав. Кангранде снова ударил его.

— Я спрашиваю, от кого?

— Распоряжения были в письменном виде, — возразил наемник, еле ворочая разбитой челюстью.

— Так покажи мне их!

— Не могу, der Hund! Последним пунктом было сжечь бумагу.

— Очень предусмотрительно. И кто же привез эту загадочную бумагу?

— Я никогда прежде не видел этого человека. Но на нем была одежда с цветами герба Скалигера. А на бумаге стояла твоя печать, der Hund!

Кангранде помедлил, снова ударил наемника кулаком в железной рукавице, выбив ему оставшиеся зубы. Затем вскочил на коня. В глазах его стояли слезы, вызванные отнюдь не дымом. Ни к кому не обращаясь, Кангранде произнес:

— Теперь я понимаю, что чувствовал Понцино. Пассерино, Баилардино, доставьте этих мерзавцев в лагерь. Не наказывайте их до моих дальнейших распоряжений. Я сам определю для них казнь. Нико, позаботься об оставшихся в живых горожанах. Проследи, кстати, чтобы твои люди были в безопасности — вдруг кальватонезцы попытаются отомстить. Я бы на их месте попытался.

И Кангранде поскакал к лагерю. Нико велел своим людям расступиться и дать дорогу опальным наемникам, затем распорядился насчет ночлега и врачебной помощи горстке кальватонезцев, переживших резню.

Что касается Поко, он ослушался приказа. Вместо того чтобы помогать обгоревшим, истекающим кровью, рыдающим либо впавшим в столбняк, он присмотрел себе толстое дерево. Поко спрятался, и до самого восхода луны его никто не видел; когда же луна проделала половину своего обычного пути, Поко, пьяный до бесчувствия, наконец ввалился в палатку.

К рассвету виселица была готова. Оставшихся в живых кальватонезцев пригласили присутствовать при казни. Нико, взбешенный поведением своего пажа, велел прийти и ему.

Кондотьеры, группами по двадцать человек, со связанными за спиной руками, поднялись по деревянным ступеням. На шеи им накинули петли, а затем столкнули негодяев с низкого помоста. Священника им не полагалось. Первым был вздернут германец.

Всадники смотрели, как кондотьеры корчатся на веревках, пиная ногами воздух. Пассерино, окруженный военачальниками и их людьми, при виде посиневшего от удушья германца произнес:

— Что ж, он сделал для нас все, что мог.

Кангранде мгновенно обернулся, и взгляд его был страшен.

— Как прикажешь тебя понимать?

Пассерино нимало не смутился.

— А вот как: узнав о случившемся, Кавалькабо и его приспешники из башмаков выпрыгнут со страху. Они в лепешку расшибутся, лишь бы все закончить.

Кангранде смерил мантуанца недоверчивым взглядом.

— Или же еще больше укрепятся во мнении, что надо стоять до последнего. А у нас люди на таком провианте отощали. — Кангранде тряхнул шевелюрой и снова стал смотреть, как обреченные кондотьеры вываливают языки, выпучивают глаза и постепенно лиловеют.

Это было выше сил Поко.

— Может, как-нибудь ускорить дело? За ноги их потянуть, например?

— Нет, — твердо сказал Кангранде. — Они должны мучиться; что еще важнее, все должны видеть, что они мучаются. Я назначил им казнь, как обычным ворам и убийцам. Никто не смеет поступать против моей воли. Даже если на этом кампания и закончится.

Военачальники разом повернули головы и неодобрительно загудели. Кангранде рассердился.

— О да, отлично все шло, нечего сказать! Даже если мы возьмем Кремону, предварительно не изголодавшись — что нам не светит, — именно эта казнь поможет нам вернуть доверие людей. Не честь, а жестокость!

— А что насчет так называемых письменных распоряжений? — спросил Кастельбарко. — Ты дознался, кто этот гонец?

— Если он вместе с бумагой вообще существует в природе, — добавил Нико.

— Существует, если верить германцу, — отвечал Кангранде, который всю ночь допрашивал предводителя кондотьеров. — Хотя мне не хочется ему верить, вероятность, что бумагу привез кто-то из вас, остается.

— Кто-то, у кого есть доступ к твоей печати, — уточнил Кастельбарко.

— Или к точной ее копии, — вставил Баилардино. — Придется тебе заказать новую.

Кангранде согласно кивнул.

— Мне кажется, он лгал, — предположил Пассерино, плюнув в сторону висельника, дергавшегося от него в тридцати локтях.