Короля играет свита

История сия могла быть отнесена к числу анекдотов, не сиди в то время на российском троне совершенно анекдотический персонаж.

Май 1801 года.

“Какие деньги? — почему-то первым делом подумал Алексей, словно это было самым важным.

— Откуда они у старухи? А может, ей княжна какие-то деньги привезла?”

— А ты, молодая барыня, сережки снимай, колечко, — вмешался другой —голос, помягче, почти ласковый и оттого особенно противный.

— Давай-ка, ну. А то я старуху по горлышку — чирк! — и нету бабусенъки. Грех, ой, большой грех на тебя ляжет…

— Отпустите ее, — напряженно выдавила княжна.

— Я все отдам, — Послышался шелест шелка.

— Кошелечек, ага, ишь как хорошо, умница, — ворковал приторный.

— Колечко снимай, эй ты, не финти! — прикрикнул его сообщник.

— Матушкино колечко, — всхлипнула старуха.

— Матушки ее, покойницы, вечная память. Наказала, умирая, не снимая носить и под венец с тем кольцом пойти. Оставьте, люди добрые…

— Ой, жалко до чего! Ой, страх какой! — ехидно провыл отвратительно-ласковый голос.

— Поплачь, барышня, милая, легче станет. А мы твою маменьку в первом же кабаке помянем, вот те святой истинный крест, спасением своей души клянусь…

Он еще не договорил, а душа его уже вознеслась в небеса, изумленная той скоростью, с какой распростилась с телом. Вылетела она через рваную рану на шее — именно туда угодил брошенный из-за занавески косарь.

Ну славился Алексей еще в родимом имении, среди деревенских мальчишек, тем, что, метнув нож в цель, никогда не промахивался. Сам не ведал, как так получалось, однако же кто-то притягивал его оружие к выбранной цели.

И вот сейчас это умение пришлось как нельзя кстати.

Постояв мгновение, грабитель начал медленно заваливаться назад, брызгая кругом кровью, а сообщник, также не успевший понять, кто нанес ему по затылку удар сцепленными руками, повалился на него в беспамятстве. Алексей перевел дыхание и наконец-то огляделся, сам удивленный тем проворством, с которым очистил поле боя.

Один незваный гость, оказавшийся малорослым и тщедушным, валялся с перерезанным горлом, распространяя вокруг тошнотворный, острый запах свежей крови.

Другой, толстый, коренастый, распростерся на нем, а баба Агаша, которую он сшиб, падая, пыталась подняться с полу, испуганно тараща свои ярко-голубые, ничуть не выцветшие с течением лет глаза.

Еще в комнате находилась девушка в темном платье, перехваченном под грудью широким поясом, а также в шали, концы которой она испуганно комкала трясущимися руками. Золотистые волосы аккуратными локонами ниспадали из-под маленькой шляпки.

Отчего-то при виде этой шляпки в голове Алексея, который вообще отличался хорошей памятью, что-то словно бы щелкнуло, а потом жеманный женский голос протянул: “Даже при самой маленькой шляпке непременно должны быть кружевные завязки, да широкие, так, чтобы блонды вполовину закрывали лицо. Вот настоящий парижский шик, и ничего другого я не надену!”

Ну да, конечно, это вспомнилась Алексею Луиза Шевалье, до судорог спорившая со своим братцем Огюстом, выполнявшим при ней также обязанности костюмера и как-то привезшего из модной лавки шляпку не с широкими блондовыми ментоньерками (сирень кружевными завязками), как требовала мода, а с какими-то другими, черт их разберет, с какими.

Что касается шляпки, в кою была облачена голова княжны (Алексей сразу понял, что перед ним Анна Васильевна Каразина собственной персоною), тут и с блондами, и ментоньерками все обстояло как надо.

Поднаторевший за последнее время в модах, Алексей отметил, что шаль была настоящая турецкая, явно контрабандная, а не отечественная юсуповская или колокольцовская: вся сплошь затканная узором “миндаль” и утяжеленная золотыми шариками, подвешенными к кистям, чтобы концы этого чрезвычайно модного убора могли свисать как можно красивее.

И тотчас же, словно бы Алексею сейчас больше нечего было делать, кроме как блуждать по своему прошлому, перед глазами его всплыло тонкое, задумчивое, зеленоглазое лицо, легкие, вьющиеся пряди под беретом с белыми плерезами [30].

Вот странно: мадам Шевалье, то и дело вспоминавшая о покойном императоре, умудрялась обходиться без всякого внешнего знака печали, рядилась в малиновое да голубое, а она явилась в дом Талызина в трауре, словно заранее знала, что хозяин уже упокоился. Или траур был посвящен кому-то другому?..

Алексей резко мотнул головой, отгоняя застоявшуюся там дурь, и посмотрел на княжну. Та разлепила спекшиеся от ужаса губы, выдавила:

— Не имею чести, сударь… — и, бледнея, заводя глаза, начала клониться долу. Алексей успел подскочить, подхватить Анну Васильевну под белы рученьки, усадить на лавку. Девица запрокинула голову, так что шляпка наехала на лоб, и сидела недвижима, редко дыша. Баба Агаша заметалась вокруг, то причитая над барышней:

— Деточка моя, княгинюшка, Анюточка… — то пытаясь кинуться на шею Алексею, восклицая: — Алешенька, ангел божий, спаситель бесценный, дай я тебя расцелую!

Расцеловать “бесценного” не удавалось по причине его высоченного роста — крошечная баба Агаша достигала спасителю чуть выше пояса.