Коромысло Дьявола (СИ)

Причем, изящно и романтически выражаясь, инициативу и всегдашнюю склонность к беспорядочным интимным контактам она приписывала Филиппу.

"Ничтоже сумняшеся, истинно Евина дщерь блудлива!"

Ветхозаветную житейскую мудрость он прекрасно понимал, любимой девушке стратегически не перечил и тактически ей уступал. Пусть и не всегда охотно.

Потому как знал: изрядно хуже, ежели мужчина неумеренно разгорячен, а женщина по жизни холодна, несправедливо упрекая его в противоположном и обратном.

— Знаешь что, Фил, — задумчиво, с расстановкой сообщила ему Настя по дороге обратно в город по окончании получасовой стоянки на опушке тенистого леса.

— Ты у меня, конечно, гигант, красавчик и счастливчик… Но сейчас тебе крупно не повезло. Ты не сможешь так часто со мной встречаться, как раньше…

— Ага! Из Америки летать к тебе через день вряд ли получится, — иронически отозвался Филипп.

— Кстати, завтра мне уже визу поставят янки-америкосы.

— Нет, ты не понял, — Настя иронии предпочла не заметить, сосредоточенно управляя джипом.

— Из Штатов ты через месяц ко мне вернешься. Зато на этой неделе грозится приехать моя матильда из Азии и собирается нас плотно пасти. Чуть ли не до веселого Рождества и счастливого Нового года. Дура тетка ей написала, что мы — тили-тили тесто жених и невеста.

— Счастье-то какое!

— Не смейся, Фил. Моя распрекрасная несравненная матильда намерена, я догадываюсь, быстренько устроить смотрины твоих родителей, не допустить преждевременного сватовства и моего раннего несчастливого замужества в студенческом мезальянсе. А также в первом семестре оберегать меня и предостерегать от соблазнов новоявленного мне университетского бытия.

Настино саркастическое сообщение отнюдь не стало для Филиппа долгожданным событием. Вроде как намечалось: любящая мать со дня на день объявится, — "из рака ноги", — в Дожинске, дабы обустроить единственную дочь в вузе. Легально и законно на платном отделении факультета международных отношений и бизнеса Белгосунивера.

Однако вторая новость оказалась умопомрачительно сногсшибательной. Настя универсально решилась пренебречь родительской волей. И переломить материнско-отцовские надежды через колено. Точнее, через локоть, как она выразительным жестом показала, на секунду оторвавшись от баранки.

— …Во им! Я в медакадемию документы подаю. Среднего проходного балла мне, Фил, без понтов хватает после гостестирования. Без балды пускай предки на лечфак для меня баксы и евро как сто пудов отстегивают…

Отдав дань жаргонным словечкам, Настя перешла на более для нее привычный интеллигентный язык начитанной и книжной девочки:

— Ты у нас, Фил, отменно чудный педагог. Так я буду, не извольте сомневаться, сударь, чудесным доктором-педиатором…

"Слава Богу не акушером-гинекологом! Как Ника…

Боже милосердный, помогай юным матерям при первых родах! Ибо неразумные плоды наслаждений земных не ведают, что и кто их спасает…"

Ко вторнику все про все, произошедшее в ночь с субботы на воскресенье, Филипп постарался начисто стереть в кратковременной человеческой памяти.

"Душевного спокойствия ради, в мирской ипостаси, судари мои."

В то время как апостолический инквизитор-харизматик, духовно и бессрочно пребывающий в нем, ничего не забывал, никого не прощал, покаянных словес не признавал. Вероятно, в третьем круге посвящения рыцаря-неофита иначе быть не могло.

"Прощение нам даруется куда реже благости или сочувствия", — вспомнил рыцарь Филипп вещие слова прецептора Павла.

"Вестимо, сказал небрежно, будто не в строчку, как-то за ужином у Ники на даче. Значит, не просто так, а в предзнании прочувствовал…

Эх-ха, воздаяша за сокровенные силы и знания, за все хорошее, ох скучно, грустно… Сегодня хуже, чем вчера, а завтра совсем не лучше, чем оно было во вчерашний день…"

В понедельник пополудни, скорее, ближе к вечеру Филиппу Ирнееву чуть взгрустнулось. Чисто по-человечески, в силу не чуждых любому из нас пессимистических чувств, время от времени без видимых предпосылок посещающих всех, кроме клинически жизнерадостных сангвиников-экстравертов.

Хотя, если подумать, одна-две или даже три внутренние причины немного меланхолически погрустить у Филиппа все-таки имелись.

О первой меланхолии ему вспоминать не хотелось. Но о второй он не забыл: о том, как с утра ностальгически распрощался со своей старой персональной "восьмеркой", передав ее, словно добра коня в поводу, другу Матвею.

"Уходит то, к чему привыкаешь, убегает время, и мы меняемся вместе с ним. — Mutamur in illis…"

По второму или, смотря как считать, по третьему грустному пункту наш персонаж призадумался над устройством прощального вечера для друзей. Пусть расставаться им предстояло не надолго, до осени.

Но что будет по окончании летних каникул со всеми ними в расположении судеб и жизнеописаний, никому не дано верно прогнозировать, предсказывать, прорицать, предполагать достоверно…