Корона двух королей

— Это дело времени. — Вечера спрятала камень за ворот рубахи. — Ты же в него влюблена? — Переливчатые лабрадоровые глаза с любопытством смотрели на Данку через зеркало. — Интересно, что такого в этом Бродяге, что девушки при упоминании о нём краснеют? Безродный наёмник, к тому же без гроша за душой. Неужто всё дело во внешности? Но в армии есть мужчины гораздо красивее.

— Я не знаю, — честно ответила Данка. — Но одна красота ничто без души. А она у него есть. — Её сердечко вспыхнуло и налилось теплотой.

— По-твоему, он уже получил душу? За какие такие страдания? Влахос — не тот, кто ближе всех к вашим четырём добродетелям.

Вечера брызнула смехом, но быстро остановилась.

— Прости. — Она промокнула накатившие слёзы. — Но душа у Бродяги — это так глупо.

Данка всё же обиделась.

— Вы не смотрите людям в глаза, поэтому смеётесь. — Она скрыла свою обиду и продолжила расчёсывать чёрную прядку длинных волос. — А в них вся правда.

— И в моих?

— И в ваших. Хотите, скажу, что я в них вижу?

— Лучше скажи, что ты видишь в глазах своего ненаглядного.

— Скорбь, — ответила Данка.

— Влахос Бродяга хладнокровнее змеи на своём щите. Он жестокий садист, который выполняет за короля всю грязную работу, — отрезала Вечера. — Ты знаешь его несколько недель, а я — несколько лет. Он не тот, кто тебе нужен.

Данка ещё больше покраснела и потупила взгляд. Её губы задрожали.

— Наивная, наивная Данка.

— Да, я наивная, — тихо согласилась она с жестокими словами принцессы. — Но и вы во многом неправы. Когда он смотрит на меня, я как будто становлюсь красивее. Я будто расцветаю. А когда он смешит меня, я снова счастлива, будто в моей жизни не было того страшного огня и крови. Всё будто исчезает, растворяется в былом, и больше ничего не важно. Вы когда-нибудь испытывали что-то подобное?

Вечера подумала.

— Не знаю.

— Значит, нет. Ваш будущий муж, Альвгред, у него глаза светятся, когда он смотрит на вас. Разве вам не становится тепло от этого на душе?

Вечера покачала головой.

— И вы его совсем не любите?

— Не больше, чем друга. В моём положении любить — непозволительная роскошь. Отец был величайшим полководцем со времён короля Ардо I, он не проиграл ни одного сражения, люди его боготворили, но стоило ему полюбить маму, как он превратился в обыкновенного человека, который погиб в первом же сражении. Мой дед любил женщин, и это его сгубило. Любовь делает королей смертными.

— Ваш отец. Эту фразу приписывают вашему отцу. Говорят, это было последнее, что он произнёс перед смертью. Но это не конец этой фразы. Он сказал, что любовь делает королей смертными, но его жизнь была бы вполовину бессмысленней, умри он раньше, чем встретил Суаве.

Принцесса нахмурилась и обернулась.

— Кто ты?

На секунду руки служанки застыли, придерживая чёрную прядь.

— Хранитель ключей разрешил мне брать книги из библиотеки.

— Чтение — редкое умение для швейки, которая выросла в северной глуши.

— Я выросла в Кантамбрии. Там мало кто не умеет читать.

— Так ты кантамбрийка? Ты слишком светлокожая.

— Моя мать была с Холодных островов, а отец с Эвдона. Я родилась на юге острова, потом родители сбежали оттуда в трюме «Чёрной Капитолины» и поселились в Скорпионьей норе, потом мы жили в Заречье, потом уехали в Негерд. Я не эвдонка, не шенойка, не камтамбрийка, не ангенорка — я бродяжка.

Принцесса несколько секунд смотрела на служанку, затем отвернулась.

— Теперь я понимаю, что ты нашла в этом Влахосе. В любом случае я согласна с отцом. Стоит кого-то полюбить, и ты становишься уязвимым, и всё вокруг тебя разваливается на части. Я не могу себе этого позволить.

— Даже если это сделает вас счастливой?

— Я не знаю, что такое счастье, — ответила Вечера. — Поэтому, если это моя цена за корону, я её заплачу.

Широкая дорога, ведущая от Туренсворда к парадному спуску реки через Верхний город, в предрассветной темноте озарилась огненной полосой сотен мерцающих огней, которые жёлтыми светлячками неспешно тянулись вниз. Двести юных дев, нетронутых невест архонта, Полудниц, одетых в белые одежды, грустными призраками медленно спускались к реке и тихо распевали «Морген-эрею». У свидетелей шествия мурашки бежали по коже от полных безысходности слов древней молитвы, посвящённой усопшим, и они с опаской смотрели им вслед, потому что хоронить они шли ещё живую.