– Непочтительная скотина, – сказал Орен. – Хватит нести чепуху.
Однако он потерял к ней интерес, перестал ругать и отошел в сторону, вероятно, чтобы найти повод поливать грязью конюхов или кучера.
Джеса закончила пеленать маленькую Серасину и проверила пальцем, не слишком ли плотно прилегает одеяло к телу. Ребенок выпучил глаза и тихонько рыгнул. Джеса рассмеялась, взяла девочку и осторожно понесла ее к лестнице, а потом вниз, к входным дверям, словно это был ее собственный ребенок.
Карета, большое прямоугольное сооружение на колесах, уже ждала их на вымощенном булыжником внешнем дворе. Джеса сделала реверанс, вручила маленькую Серасину матери и только после этого поднялась по ступенькам.
– А она не замерзнет? – с беспокойством спросила герцогиня и нахмурилась.
Если кто-то и считал Наббан холодным, так это Джеса, дитя влажных и душных болот, но день выдался чудесным – почти идеальное аврилское утро с легким намеком на ветерок, давно прогнавший утренний туман с холма, на котором примостился Домос Бенидриан.
– Сегодня теплый день, ваша светлость. Я думаю, малышка не замерзнет.
– Ты уверена? О, я так беспокоюсь. На прошлой неделе я слышала ужасную историю о лихорадке в Пурта Фалессисе.
– Она очень сильная, ваша маленькая девочка. Вот, поглядите, она смотрит по сторонам! Она не мерзнет и не болеет. Ей нравится свежий воздух!
– Я очень на это надеюсь. – Герцогиня прижала девочку к груди, а потом вернула ее Джесе. – Но ты права, сегодня отличный день для прогулки. – Она постучала в потолок кареты.
Кучер тряхнул поводьями, лошади сдвинулись с места, Кантия кивнула и улыбнулась слугам, которые выстроились, чтобы ее проводить, более двух дюжин – горничные, конюхи и лакеи.
Когда карета катила по дорожке и выезжала через ворота дворца, их глазам открылись горы Наббана. Домос Бенидриан стоял над виноградниками и другими дворцами одной из самых высоких гор, Антигин, и оттуда открывался превосходный вид на две другие горные вершины – Редентурин, дом санцелланских эйдонитов, сердце Матери Церкви, и пик Маистревин с крутыми склонами, поднимавшийся над гаванью, словно резная фигура на носу корабля, с герцогским дворцом на вершине.
В детстве, проведенном во Вранне, Джеса даже близко не видела ничего, похожего на роскошь, и не могла привыкнуть к герцогской карете – таких экипажей было всего четыре или пять во всем Наббане (один из них принадлежал самому Ликтору!) и менее дюжины во всем известном мире, как однажды поведала ей госпожа. Кроме того, поездка получалась болезненной. Даже на гладкой земляной дороге карета подпрыгивала, а на булыжной мостовой, на скорости, Джеса чувствовала себя так, словно она сидит на ветке дерева на сильном ветру, изо всех сил стараясь не свалиться вниз. Но сейчас кучер не спешил, и лошади тянули карету сильно и ровно. Перед отъездом ребенка накормили, и сейчас Серасина спала невинным детским сном.
По мере того как карета спускалась вниз по крутой петляющей дороге, стали появляться люди, которые смотрели им вслед, некоторые приветственно махали руками, а герцогиня глядела на своих подданных с неизменной улыбкой. Если к дороге выбегали дети и начинали подпрыгивать и что-то кричать, улыбка Кантии становилась более широкой, и она махала им в ответ, но это продолжалось всего несколько мгновений. Джесе показалось, что герцогиня печальна.
– Все в порядке, ваша светлость?
Герцогиня кивнула.
– Все хорошо, Джеса. Но я продолжаю беспокоиться из-за мужа. Ему следовало приехать к Серасине и ко мне, но я не сумела его убедить. Он так напряженно работает! Я боюсь, он может заболеть.
– Ваш муж очень сильный, – сказала Джеса.
– В некоторых отношениях. – Герцогиня Кантия улыбнулась. – Но в других он подобен остальным мужчинам – он сильный, однако ему не хватает гибкости. А то, что не гнется… иногда ломается.
Этого Джеса не поняла. Насколько она знала, многие жители Наббана, которые были недовольны герцогом, считали его чересчур снисходительным и говорили, что он не должен так много позволять своему брату и Альбатросам – кажется, так их звали? – слишком много свободы жаловаться и устраивать неприятности.