Итак, в Вестминстер-холле, заполненном парламентариями и их женами, было устроено празднование восьмидесятилетия Уинстона Черчилля. Событие пошло по сценарию, который никто не предусмотрел. Все началось с личного приветствия Клемента Эттли, которому Черчилль поспешил ответить элегантным комплиментом. «На протяжении последних четырнадцати лет, – заявил он, – только лидер оппозиции и я занимали пост премьер-министра нашей страны. Других премьер-министров сейчас в живых не осталось. Однако это не значит, что такое постоянство следует закрепить в Конституции». Эта острая политическая шутка так понравилась собранию, что последовавшее затем короткое, в одну строчку, упоминание о его портрете, который Эттли только что открыл за его спиной, прошло почти незамеченным. «Портрет, – заявил он с хитрецой в голосе, сознательно не упомянув даже имени художника, – это замечательный образец современного искусства…» Последние слова Черчилль произнес как можно более язвительно. Затем он сделал паузу, чтобы был лучше слышен смешок, пробежавший по залу, и перешел к щедрым похвалам «великолепному» альбому в кожаном переплете с поздравлениями и подписями парламентариев, который представлял собой другую часть подарка. Лишь вскользь упомянув картину, он посвятил книге не менее 11 пространных предложений, поблагодарив всех парламентариев, которые подписали альбом, и даже тех членов парламента, которые этого не сделали. «Я буду хранить его, покуда живу, – сказал он, – а моя семья и мои потомки будут считать его самой драгоценной реликвией».
Уже тогда всем было очевидно, что Черчиллю нанесено оскорбление. Но только история смогла раскрыть всю степень недовольства, которое он тогда испытывал. Огорченная страданиями мужа, Клемми немедленно отправила портрет куда-то в подвалы Чартуэлла, а через несколько месяцев заговорила о его судьбе с последним личным секретарем Черчилля Грейс Хэмблин. Выяснилось, что получение портрета не влекло за собой никаких обязательств. Его не нужно было представлять для показа на публике, не шла речь и о том, что однажды он может оказаться в Вестминстере. Для семейства Черчилль это было прямое дарение, так что подарок они могли использовать как им заблагорассудится, а уж Клементина точно знала, чего хочет ее муж. Насколько известно, она больше никогда с ним не советовалась по поводу этого подарка. Переговорив с Грейс Хэмблин, Клементина просто закрыла глаза на то, как потом поступила эта ответственная и исполнительная секретарша.
Грейс Хэмблин обратилась за помощью к своему брату. Несколько дней спустя он под покровом ночи прибыл в Чартуэлл, чтобы помочь сестре тайно уничтожить проблемный объект. «Это была тяжеленная вещь, – вспоминала Хэмблин в записанном на пленку интервью, которое в течение 20 лет оставалось секретным, – поэтому я не смогла поднять ее в одиночку». Добравшись до сада брата, расположенного в нескольких милях от поместья, они разожгли небольшой костер, стараясь, чтобы его не увидели прохожие, и предали полотно огню. «Да, я уничтожила его, – признавалась на пленке Хэмблин, – но мы с леди К. решили, что никому об этом не расскажем. Она волновалась за меня». И конечно, больше всего «леди К.» волновалась за моральное состояние своего слабеющего мужа, которому пообещала, что картина «никогда не увидит свет».
Труднее оказалось развеять по ветру реальную проблему – физический и умственный упадок когда-то великого премьер-министра. Среди комментариев депутатов, последовавших за чествованием Черчилля, выделялось мнение члена парламента от Лейбористской партии Генри Асборна. Он ехидно предположил, что картина Грэма Сазерленда показывает выражение лица премьер-министра «в тот момент, когда делегация предавших его коллег по Кабинету министров пришла требовать его отставки». И Асборн оказался прав! 22 декабря 1955 года, всего через три недели и один день после церемонии в Вестминстер-холле, Энтони Иден и Гарольд Макмиллан действительно возглавили делегацию из семи старейших министров Кабинета и пришли на Даунинг-стрит. Они якобы собирались обсудить дату всеобщих выборов, которые нужно было провести до следующей осени, когда истекал пятилетний срок полномочий нынешнего парламента. Но вслед за этим встал вопрос о том, кто возглавит партию в предвыборном ралли. Как записал Иден в своем дневнике, рассерженный Черчилль сердито сказал, что «ему ясно, что мы пришли его убрать. Никто ему не возразил… В конце беседы У. угрожающе сказал, что подумает над сказанным коллегами и сообщит им свое решение. Он надеется, что, каким бы оно ни было, это никак не повлияет на наши нынешние отношения с ним. Никто не дрогнул». «Это был самый болезненный момент», – вспоминал позднее и Гарольд Макмиллан.