Корона. Официальный путеводитель по сериалу. Елизавета II и Уинстон Черчилль. Становление юной королевы

1917 год. Династия Саксен-Кобург-Готская обретает новую, британскую форму. «Да понимаете ли вы, что стали крестным отцом целой династии!» – такими словами лорд Розбери поздравлял личного секретаря короля, предложившего название «Виндзор».

Когда ее родители вернулись в Англию в 1885 году, Мэй начала изучать историю и социальные проблемы индустриального общества. В качестве практики она посещала богадельни, приюты и школы для бедных. Величавая принцесса с четкими чертами лица могла составить идеальную партию для любого европейского принца или аристократа, беспокоящегося о социальных проблемах, – если бы в ней не было «морганатической» крови.

Морганатический брак (нем. Die morganatische Ehe) представлял собой разработанный в немецких аристократических семьях механизм, призванный помешать дворянину или дворянке поднять на свой уровень знатности супругу или супруга менее высокого ранга. Все, что партнер более низкого происхождения мог получить от брака, – это так называемый Morgengabe (нем. «утренний дар»), который вручался наутро после первой брачной ночи. Этот механизм фактически законодательно закреплял социальное неравенство, поскольку сам дар мог представлять собой деньги, драгоценности, дворцы или что-то еще сколь угодно дорогое, но не давал получателю никаких прав наследования или преемственности. Таким образом, фамильный титул сохранялся в чистоте, а за морганатическими партнерами навсегда закреплялся их низкий социальный статус. Морганатическая «зараза» Мэй исходила от ее деда, герцога, который женился на простой графине, что лишило его потомков права вступать в брак с представителями многих королевских и аристократических семейств Европы.

Однако у королевы Виктории, по-видимому, не было времени разбираться в этом «континентальном снобизме». Она видела, что Мэй взрослеет и, несмотря на все невзгоды и жизнь «на улице Бедности», превращается в серьезную молодую женщину. Более того, королева Виктория посчитала, что Мэй, которой было почти 25, может стать надежной, если не идеальной женой для ее своенравного внука Эдди, старшего сына будущего короля Эдуарда VII и будущего наследника престола. Однако в январе 1892 года, незадолго до свадьбы с Мэй, Эдди унес свирепствовавший в стране грипп. Вполне возможно, что семья горевала гораздо меньше, чем показывала, и в этих условиях было решено передать заботам Мэй нового наследника – младшего брата Эдди, значительно менее своенравного Джорджа. Молодой человек должным образом сделал предложение, оно было принято, и 6 июля 1893 года они благополучно поженились в Королевской капелле Сент-Джеймсского дворца. И хотя этот брак был в значительной мере организован извне, между супругами возникла сильная эмоциональная связь, которая особенно окрепла в условиях войны, воспринятой королем как глубоко личное дело. (В 1910 году, после восшествия короля на престол, Джорджи и Мэй стали Георгом и Марией.) «Очень часто я чувствую отчаяние, – писал он в одном из писем, которыми они с женой обменивались ежедневно, когда их разлучал воинский долг короля. – Если бы не ты, я бы уже сломался». Мария ответила на эти слова теплым письмом, в котором, однако, с сожалением упрекнула мужа за формальное отношение к ней наедине. «Как жаль, – писала она, – что ты не можешь сказать мне то, что сейчас написал, потому что это для меня имеет особую ценность».

До того как в возрасте 44 лет вступить на трон, Георг V большую часть своей жизни был морским офицером, так что умение проявлять упорство и твердость стало неотъемлемой частью его характера. Своего старшего сына Дэвида король отправил на Западный фронт. Второй сын, Берти, прошел стажировку на нескольких кораблях военно-морского флота. Молодой гардемарин, который на ежедневной поверке экипажа откликался на фамилию Джонсон, научился подбрасывать уголь в топку, развешивать гамаки в столовой и даже наблюдал военные действия из орудийной башни – во время Ютландского сражения в начале лета 1916 года.

В Лондоне королева Мария пыталась разобраться в том, как ей реагировать на ужасающие военные потери. Одно только Ютландское сражение унесло жизни более чем 6 000 британцев. В первый день битвы на Сомме, 1 июля, были убиты и ранены 57 470 человек – больше, чем было убито в Крымской и Англо-бурской войнах, вместе взятых[16]. В августе того же года на кирпичных стенах домов с террасами в лондонском Ист-Энде начали появляться диковинные «уличные часовни» – народные мемориалы. Местные жители создавали их в память о погибших воинах, которые жили в этих районах.