Корона, Огонь и Медные Крылья

— Эта мразь вас, ваше дивное высочество, на поединок вызывала — так, может, я за вас? — и потянул саблю из ножен.

Леон ещё рыпнулся:

— Не сейчас, я в храм с оружием не хожу! — а Стивен ему:

— Ты в храм в этих демонских побрякушках ходишь! Ну ничего, мне-то оружие без надобности, — и двинул его по морде, так, что Леон грохнулся бы навзничь, если бы его Альфонс не подхватил и не толкнул назад, Стивену навстречу.

Они его за две минуты научили благочестию. Жаль, конечно, что мне было бы низко ввязываться, но бароны и сами справились. Потом прислонили к стеночке и оставили в назидание прихожанам: нос на сторону, рожа сине-чёрная, облевался, когда Стивен врезал ему под рёбра — и вдобавок, в виде завершающего штриха, Альфред обрезал его эти локоны отвратительные, саблей — ну, как уж обрезались.

Я ему напоследок пообещал, что побеседую о его нравственности с Мартином, но уж слышал Леон или нет — это в чистом виде воля Божья.

А Жерар сказал:

— Не пойти ли обедать, господа?

Я подумал, стоит ли возвращаться домой, и рассудил, что не стоит. Придёшь — а у тебя сидят, носы протяня, дорогие братцы и гонец из порта. И все радостно сообщают, что кортеж невесты уже выехал. Не хочу. Вот вроде бы и понимаю, что это получается оттягивание неизбежных неприятностей — а всё равно не хочу. Если заморскую кобы… принцессу привезли — пусть теперь пажи отца бегают по городу и меня ищут. В конце концов, это отцу надо, а не мне.

Поэтому мы пошли в ближайшую таверну, только выбрали почище. Тоже ведь, в своём роде, весело! Трактирщик тут же полез из кожи вон, чтобы мне угодить: смахнул крошки со стола Стивену на колени, ха, и пообещал лучшее вино за счёт заведения:

— Ах, ваше прекраснейшее высочество, радость-то какая! Честь-то! Сию секундочку!

А мясо на углях, всё-таки, вполне прилично пахло. И девицы, горожанки, совсем молоденькие, в коротких юбчонках — ножку выше щиколотки видно — посматривали и хихикали. Я хорошо устроился; уже хотел кивнуть девицам, чтобы подошли — ох, и доиграются, малютки! — и тут вдруг такое увидал, что у меня аж рот приоткрылся. И мои бароны уставились. Шок.

Принесли нам вино за счёт заведения! Средь бела дня, дамы и господа!

Хромая, но это ещё полбеды. Мало ли от чего люди хромают. Бледная — ладно, тоже бывает просто так. Страшенная, грудь впалая, шея тощая, нос крючком — ладно, просто уродина. Но на роже — прямо на роже! — чёрное! родимое! пятно!

Размером с золотой! А формой — будто её кто когтем по физиономии царапнул и клок вырвал! И из этого пятна растёт шерсть — представляете себе?!

Жерар прижал платок к губам. А Альфонс сказал:

— Ваше чудесное высочество, вы на руки её посмотрите, если не стошнит!

Посмотрел. На правой руке мизинец с безымянным пальцем сросся.

Сука дёрнулась, грохнула бутылки на стол и хотела удрать, но Стивен поймал её за локоть. А я встал, отшвырнул стул и позвал трактирщика. Народ из этого поганого места кинулся вон, аж сшиблись в дверях лбами.

Тот прискакал, увидел — тоже позеленел и затрясся.

— Ничего себе, — сказал я. — Это что ж, у тебя некромантка прислуживает гостям? Ведьма?

Он на колени бухнулся, хотел меня за руки хватать — я отодвинулся. А трактирщик лепечет:

— Бросьте, ваше великолепное высочество, какая она некромантка! Дочка, с рожденья увечная, старая девка, готовит отлично…

Бароны засвистели. Жерар фыркнул в платок и процедил:

— О, прекрасно, она ещё и готовит! Она у тебя, любезный, часом не из жира мертвецов с гнилыми костями готовит?

А Альфонс:

— Старая девка? Известно — некроманты не женятся, замуж не выходят, им другое надо! — и усмехнулся гадливо.

Трактирщик распустил сопли, а девка поджала губы, сощурилась — и молчит. Зато её папаша просто криком кричал, мразь:

— Пощадите, ваше высочество! Увечная, хромая, отродясь ничего дурного не делывала!

Тогда Стивен её за волосы ухватил и повернул меченой рожей к свету, а Альфонс отстегнул пряжку из плаща и воткнул иголку от пряжки ей в щёку, в центр метки. Гадина только зубами скрипнула, молча — а он вытащил иглу и показал всем. Совершенно сухая, ни капельки крови.

У трактирщика чуть глаза не выскочили.

— Ну что, — сказал я, — что ты, подонок, теперь скажешь? Это у неё на морде не знак Тех Самых? Милая, бедная девушка, да? Увечная?

Когда взрослый мужик рыдает — зрелище до предела отвратительное. Морда красная, в соплях, трясётся — Жерар выплеснул ему в харю кружку воды, и ещё милосердно поступил. А этот безбожник всё своё:

— Ничего дурного, клянусь Богом, ваше высочество! С мертвецами — никак никогда, ну — гадает, чуть-чуть, слегка, на куриных потрошках — и всё, вот Всезрящий свидетель!

Ну, этого уж, натурально, никак нельзя было стерпеть. Альфонс выскочил позвать стражу, Жерар обнажил саблю, Стивен суку потащил к выходу. На потрошках гадала! На куриных! А точно — не младенческих, ты, богоотступник?

Сильная была, паршивка. Стивен её еле волок; когда стражники вбежали, мы ещё были в трактире. Командир отряда поклонился; я приказал:

— Бабу — в Башню Порока, как некромантку, и дайте знать святым наставникам. Эту поганую дыру прикрыть до выяснения. Оставь здесь людей.