Корона, Огонь и Медные Крылья

Этими здравыми мыслями я, натурально, ни с кем не делился. Вся светская челядь, которая крутится вокруг трона — законченные подлецы, им ничего не стоит выдумать для твоих слов какой-нибудь потайной смысл и донести. А отец… он мудр, конечно, но крутоват и слишком много слушает сволочей из Малого Совета. Упомянутые же сволочи… стоит только посмотреть в бесстыжие глаза дядюшки Генриха, или дядюшки Томаса, или двоюродного братца Эдгара — и сразу понятно, о чём они думают. Что у них есть права на корону Трёх Островов, вот что! Прозрачненькие такие права, условненькие — но есть. Королевская кровь. Вот если на их счастье отец нас с Мартином и Эмилем казнит и сам потом помрёт, то как раз дядюшка Генрих и усядется на мой трон… в смысле, на трон королевства своей тощей задницей. А если отчего-то и он скопытится — тогда уж Томасу подвалит счастье! А дальше их выродки на очереди. И шанса всё это приблизить они ни за что не упустят.

Отца, положим, они ещё боятся. Делают вид, что уважают и преклоняются. Но меня — меня! — я знаю точно, не ставят ни во что. Тот же Эдгар тихо ненавидит — не может забыть, как в детстве я его лупил. Ха-ха, шикарно! Между прочим, я его и сейчас могу отлупить — он это хорошо знает. Святой Фредерик говорил: «Король должен быть крепок телом»! А чтобы быть крепким телом, надо охотиться, заниматься физическими упражнениями, фехтовать, скакать верхом, а не читать дурацкие книжки. Выродок, светский дегенерат на тонких ножках, что он, вообще, может?! Такая же мразь, как Эмиль, в сущности — недаром же он моего младшенького «так любит, так любит», что вечно с ним шушукается. Будь у Эмиля какие-нибудь мозги, я бы думал, что Эдгар его против меня настраивает, а так — настраивать нечего.

Мартин, конечно, ещё более или менее человек. Родной брат, всё такое. Но, с другой стороны, он тоже та ещё скользкая зараза. Непонятно, в кого такой уродился: матушка была женщина простая, добрая, без вывертов, отец у нас вполне рыцарь, крутой и прямой — а этот просто угорь какой-то. Никогда не скажешь по физиономии, что он думает.

Наверное, поэтому, отец его вечно гоняет по провинциям с поручениями. Мартин уже всю страну облазал до самых замшелых медвежьих углов: то письмо отвезти, то передать какую-нибудь ерунду, то уговорить кого-нибудь прибыть ко двору, чтобы уладить какую-нибудь свару. Если надо на континент, к Иерарху, например, так опять же посылают Мартина — и слава Богу, я считаю.

Вот уж не знаю, как и о чём я бы разговаривал с Иерархом!

Но это я отвлёкся.

Мартин притащился к завтраку, а Эмиль у меня так и торчал всё это время, никак не отвяжешься. «Как вы можете, дорогой братец, так говорить о достойнейшей из женщин?!» Накрутил меня до белого каления, я уже чуть не рявкнул: «Ребёнок, вали отсюда!» — но тут заявился Мартин, а камергер объявил, что кушанье готово. Милый такой вышел завтрак в семейном кругу — любо-дорого смотреть! Эмиль на Мартина таращится, как на святые мощи: «Ах, любезный братец, а что же, здорова ли курфюрстина Маргарита? И по-прежнему держит в руках бразды правления? — я чуть не издох на этом месте! Нашего уродца перекормили уроками изящной словесности! Бразды! Не угодно ли? Это ещё выговорить надо! — А что же барон Олаф? Он подписал лённое право на Зелёный Бор?» А Мартин посмотрел на меня, как я скармливаю Бульке кусочки паштета, потом — на баронов: Жерар слушает, подпершись рукой, Альфонс салфетку в узелки вяжет, Стивен ковыряет в зубах с тоски — и высказался:

— Эмиль, если вам интересны конъюнктуры при дворе в Зелёном Бору, зайдите ко мне вечерком. Я покажу по карте новые границы ленна, договорились?

— Мартин, — говорю, — а ты доход с Белого Дола получал?

Мартин на меня посмотрел, как умеет только он — вроде бы сочувственно, а вроде бы насмешливо:

— Сколько вам нужно, Антоний? — и вот уже совершенно не хочется с ним говорить о деньгах. Вид такой, будто я у него клянчу. Ну уж нет!

— Нисколько, — говорю. — Я так спросил. Урожай в Белом Доле, или как?

Сказал и ужаснулся — не дай, Господи, сейчас начнёт рассказывать об урожае и прочем подобном — но Бог миловал. Мартин только улыбнулся своей змейской улыбочкой и пожал плечами:

— Ну какой урожай в июне, о чём вы говорите, Антоний… Может, ваши насущные расходы не особенно принципиальны?

И совершенно без толку было ему объяснять про оружие с континента и ещё кое-какие необходимые траты. Всё равно не поймёт, ну его!

А Мартин сказал:

— Булька — милая собака… очень милая, Антоний, — будто я — старая барыня, и надо похвалить мою моську, чтобы ко мне подольститься!

Послал же Господь братцев! Один — стервец, второй — блаженненький. В конце концов, я почувствовал, что больше душа не терпит, и сказал, тоже с ядом, чтобы они ощутили моё неудовольствие: