Корона, огонь и медные крылья

Вернулся ко мне, тряся мокрыми волосами, с глазами, горящими, словно бы у охотящейся кошки в сумерки, – улыбаясь. Сказал весело и дружелюбно:

– Ты же поедешь со мной, святой братец? Верхом?

А я почувствовал, что бесполезно объяснять, насколько неудобно ездить верхом в балахоне монаха. Способности Антония слышать слова других людей есть предел. Моё заявление об отвычке от верховой езды этот предел явно превышает… и напрасно говорить, что меня не дослушали.

«Помоги тебе Господь не издохнуть, как псу», – желал сказать я.

Мы ехали серой степью под проливным дождём.

Тяжёлый дождь сбивал с цветов красные лепестки. Густой монотонный шум и стук дождевых капель по капюшону вызывали навязчивую дремоту; мокрая лошадь плелась нехотя, но мне всё равно казалось неловко в седле. От солдат разило ржавеющим железом и мокрой псиной. Вояки Антония выглядели угрюмо и злобно, беседуя о происках Тех Самых Сил; только сам принц был если не весел, то возбуждён, и поджарая рыжая кобыла шла под ним лёгкой рысцой.

Антоний был отличный наездник.

Хребет Тех Самых надвинулся ближе. Мне казалось, что он застит свет, подобно зубчатой стене – но было и без того темно: низкие тучи, насквозь пропитанные водою, только что не касались шляп солдат Антония. На душе моей тревога лежала колючим тяжёлым комом. Я молился про себя, прося Господа о защите, – но не был уверен, что защита будет дарована, да и это мутное состояние дремлющего рассудка много мешало молитвам; тогда я попытался встряхнуться и начал вспоминать «Даруй всемилостиво, Всезрящий, малую толику от прозрения Твоего» – и тут тупая боль ударила меня под лопатку.

– Антоний! – окликнул я. – Остерегись.

– Чего же стеречься? – усмехнулся принц. Он скинул капюшон с головы, будто струи дождя забавляли его, и мотал головой, как встряхивающийся щенок. – Степь пуста, даже птицы от дождя попрятались.

– Мне страшно, – сказал я.

– Ты просто монах, – отозвался принц снисходительно и успокаивающе, но я развязал тесёмки плаща, вытащил Око и сжал в кулаке.

Антоний рассмеялся и хотел сказать что-то, но в этот самый миг всё вокруг начало меняться с такой чудовищной быстротою, что не достало времени и на одно слово.

Мертвецы вынырнули из земли, поросшей травой, словно из воды, – и мокрая земля стекала с них вместе с дождевыми струями. И тени горести и сожаления тех, сгоревших, что приходили ночью мстить за свою несчастную судьбу и довременную смерть, не было в этих – только шальная весёлая злоба, поразившая меня. Их истлевшие лица, на коих время и могильные черви обнажили кости, радостно ухмылялись ухмылками черепов; от богатых одежд остались гнилые кожи да ржавое железо; они подняли в галоп давно издохших лошадей, грязные глыбы гнилой плоти – и только оружие в тлении и грязи сияло неземным лиловым свечением, подобно как в тёмном небе вспыхивают зарницы.

Их стремительная атака сломала строй живых солдат. Кто-то пронзительно закричал, но мертвецы наступали молча. Их оружие было ужасно – я увидел, как солдат, подставивший саблю под клинок трупа, без звука рухнул мёртвым вместе с конём, и его одежда дымилась. Всезрящее Око в моей руке нагрелось, воссияло ярким, словно бы солнечным светом, и я инстинктивно развернул лошадь, преградив путь принцу, движимый одной-единственной мыслью – защитить живого от мёртвых.

В тот миг я впервые не думал о солдатах дурно: они всё же были живыми, а мертвецы сохранили в себе лишь очень старую ярость, обретя посмертно мерзкую страсть к уничтожению. Их оружие убивало одним прикосновением, – даже когда клинок встречали клинком, – оттого я попытался воспрепятствовать принцу, рванувшемуся в драку. Я видел, как солдат выпалил из пистолета в нападающий труп, но пуля глухо стукнулась о тело, словно о ствол дерева, а солдат был убит в следующий миг. Началась быстрая и страшно тихая бойня – и лишь те из живых людей, кто догадался спасаться бегством или уворачиваться в сторону, имели шанс уцелеть. Стрельба не останавливала мертвецов, и Антоний за моей спиной проклял судьбу ужасными словами. Труп, распахнувший челюсти в беззвучном хохоте, занёс мерцающий клинок над моей головою – и единый миг растянулся для меня на целую вечность.

Я успел понять, что сейчас буду убит, и инстинктивно вытянул вперёд кулак, сжимающий Око – свою единственную защиту. Я успел даже помянуть Господа, но тут свет, источаемый Оком, свет Истины озарил меч мертвеца – ржавую, полурассыпавшуюся от времени, тупую железку.

Я смотрел на это мёртвое железо, приближающееся к моему лицу страшно медленно, словно бы во сне – и увидел, как его остановила сабля принца и как летят в стороны куски ржавчины вместе с ошмётками истлевшей плоти. Рука мертвеца ощупала выступ белой кости, торчащий на месте отлетевшего черепа – и труп грянулся наземь, под лошадиные копыта.

– Это ты сделал! – восхищённо завопил Антоний, но я уже догадался, что моя грешная особа ровно ни при чём тут, и завопил: «Верую, Господи!» так же громко, как и принц. Сила откровения выбила у меня дыхание, а Всезрящее Око засияло подобно маяку в ночи.