Корона, огонь и медные крылья

– Государь, – вдруг сказал Доминик, – скажи, нельзя ли пожертвовать мной? Я знаю, что выбор должен быть доброволен и свершён из любви к этой земле – право, я подхожу. Государь, поверь, я люблю ваш мир всей душой… – и, когда Тхарайя отрицательно тряхнул головой, а Антоний издал невнятный протестующий возглас, торопливо добавил: – Я устал, государь. Я ранен, болен… я всё равно умру скоро. Пожалуйста, позволь мне сделать это!

Глаза монаха светились, хоть в них и стояли слёзы. Он говорил так истово, что ни у кого из слушавших не возникло ни тени сомнения в его решимости и силе. Тхарайя печально улыбнулся.

– Я это не возьму, солнечный воин, – сказал он тихо. – Я благодарен тебе, я не сомневаюсь в твоей отваге и любви, но, прости меня, это – путь гранатовой крови.

– Так дело в этом! – вскричал Антоний, и у него на щеках вспыхнули красные пятна. – Кровь! Королевская кровь, ты хочешь сказать?! Ну вот что, Ветер! Знаешь ли, это – моё дело. Ты можешь говорить что угодно – но это, пламя адово, моё дело!

Тхарайя взглянул на него, будто впервые увидев:

– Что ты называешь своим делом, Антоний? Ты понимаешь, о чём говоришь? Ты слышишь безумие в собственных словах – или оно слышно только мне?

Антоний сжал кулаки.

– Ты не можешь так со мной поступить, Ветер! – выкрикнул он. Вокруг столпились северяне и аглийе вперемежку, и все, кажется, были поражены. – Ты не можешь так унижать принца! Ты хочешь, чтобы я посмотрел, как умирают короли, а потом отправился восвояси, как побитый пёс! Да, я проиграл войну – но это пустяки, сравнительно: бывает, и великие воины проигрывают. Дело не в этом, ты всё понимаешь – я проиграл память о себе, вот что! О тебе и так будут петь песни – а обо мне как вспомнят, Ветер?!

Северные солдаты шептались. По непроницаемым лицам аглийе было ровно ничего не понять – но они не расходились. Тхарайя покачал головой.

– Ты прекрасно знаешь, как о тебе вспомнят, мальчик, – сказал он. – Тебя мучает то, что ты проиграл? Что о тебе будут вспоминать как о разбойнике, которого остановили на полпути, не позволив утопить в крови всех, с кем ты хотел это сделать? Если бы тебе удалось желаемое – ты был бы счастлив?

– Прекрати издеваться надо мной! – крикнул Антоний со злыми слезами. – Если хочешь знать, я всё понял ещё в том городишке у моря.

– Понял, когда приказывал убивать? – спросил Тхарайя.

Антоний замолчал.

– Надеюсь, разговор закончен? – спросил Тхарайя устало.

– Наш принц окончательно свихнулся, – фыркнул дюжий северянин – хотел донести до соседа, но услышали все.

– Я не сумасшедший, – сказал Антоний. Теперь в его тоне звучала не злость на судьбу, а настоящее отчаяние. – Ветер, я хочу хоть что-то исправить! Я… да, убитых не воскресишь, но… Ветер, я не могу спать, ты понимаешь?! Я всё время думаю, как это переиграть, а ты – ты лишаешь меня шанса… Ну почему? Думаешь, я – зверь?

– Ты – человек, – возразил Тхарайя. – Звери не убивают, чтобы войти в историю.

– Ветер, – взмолился Антоний, – ну дай мне спасти хотя бы тебя! Ты же нужен своей Ассурии… и ей… – добавил он почти неслышно, кивнув в мою сторону. – Послушай меня ещё, ведь у тебя ещё есть время! – сказал он громче. – Мне же некуда идти, Ветер. Ты гонишь меня туда, откуда меня радостно проводили, надеясь, что избавились. Зачем мне туда возвращаться? Приползти на брюхе к отцу, который станет меня презирать, ждать неизвестно чего, получить после кучи унижений корону, которую уже примерили на другую голову? И всё это время, каждую ночь – разговаривать с мертвецами, да? С моими сторонниками, которые здесь умерли – и с вашими мёртвыми девочками? Да у меня уже сейчас душа растерзана в клочья… от жалости… не знаю… от отвращения к себе… Я лишний, так я себя чувствую, а ты – у тебя любимая, у тебя ребёнок, у тебя люди, которые умрут за тебя… Может, жизнь тебе нужнее, чем мне?

Тхарайя еле заметно усмехнулся.

– Ты хочешь стать принцем Ашури, Антоний? – сказал он слегка оттаявшим голосом. – Хочешь получить эту землю любым способом? Ты хоть понимаешь, что это означает братский союз – с землёй и со мной? Не хватало мне ещё и такого брата…

Антоний улыбнулся, заметил, что слеза уже дотекла до середины его щеки, стёр её тем движением, каким в раздумье потирают переносицу – и сказал:

– Неужели я был бы твоим худшим братом, Ветер? Мне же монах перевёл, что тебе Жанна говорила. Я знаю, что твой единокровный братец натворил подлостей уж не меньше, чем я. Ну что ты споришь со мной?! Я же умереть за тебя хочу, а не на трон за тебя сесть!

– Если бы я был уверен в том, что древние силы примут твою жертву… – задумчиво проговорил Тхарайя. – Отвага и любовь, говорят древние пророчества, а я не уверен насчёт второго в твоей душе… младший брат…

– Любовь будет моя, – тихо сказал Доминик. – Моя любовь – его королевская кровь и отвага. И мы закроем эти ворота на такой долгий срок, какой только выйдет – может, на вечность… Государь Тхарайя, на скрижалях истории есть такие письмена, которые не смываются и не переписываются ничем, кроме крови.

– Что же собираешься смывать ты, солнечный воин? – спросил государь.