Корона, огонь и медные крылья

– Ты знаешь натуру своего отца, – сказал принц, – а мне знакома натура огнепоклонников. Они еретики, умные, хитрые и корыстные. Они веруют в возможность вымолить милость богов, что бы ни творили, это во-первых. А во-вторых, чужое золото где-то там всегда весит меньше, чем своё в кармане. Чтобы получить награду от твоего отца, им надо переплыть океан – а твои сородичи ведут со всеми нашими соседями почти постоянную войну. И потом – что, если огнепоклонники доставят тебя, а воины твоего отца потопят их корабль вместо благодарности? Зачем же им рисковать, когда они и так могут получить плату?

Я опустила голову.

– Но допустим даже, что найдётся человек, который решит рискнуть вопреки здравому смыслу, – продолжал Тхарайя. – Уверена ли ты, что твой жених дождётся тебя? В вашей северной стране мужчине, сколько я помню, дают лишь одну женщину. Неужели, узнав, что твой корабль пропал в океане, его отец не разыщет ему другую – чтобы не терять времени?

В этом была безжалостная логика; кровь прихлынула к моим щекам то ли от стыда, то ли от досады.

– Вероятно, я очень глупа, – пробормотала я, перебирая бахромки платка. – Но как же быть?

– Остаться у меня, – проникновенно сказал принц, улыбаясь совершенно братской улыбкой. – Тебя подарила мне Нут; нам ли, смертным существам, спорить с волей богини?

– Тебе подарила меня Раадрашь, – сказала я, немного обидевшись. – Твоя странная жена, которая рыщет по Хуэйни-Аман, как солдат, и не ставит людей ни в грош. Судя по её речам, обращённым ко мне, она не обрадуется, если ты оставишь меня при своей особе. И ещё – я боюсь, что она причинит зло Шуарле: у меня больше никого нет.

Принц как будто слегка смутился.

– Она настоящая сахи-аглийе, – сказал он. – Женщины-птицы с трудом владеют собой. И вот она сопровождала патруль…

– Мне показалось, – возразила я, – что патруль сопровождал её.

Принц рассмеялся.

– Женщины всегда всё переиначивают к собственной выгоде, – сказал он. – Как бы ни было, я не позволю Молнии причинить вам вред. А воля Нут ясно видна в недавних событиях: ты же прошла длинный путь и попала сюда необычным способом?

Я отпила травника и стала рассказывать. Совершенно не умею говорить кратко; тоненький месяц заглянул в зарешеченное окно, пока я добралась до встречи с грибами – но принц слушал внимательно, изредка предлагая вопросы. Когда я устала и замолчала, он сказал:

– Мне хочется, чтобы ты сейчас пошла со мной.

Я пошла; Шуарле сопровождал меня. Тхарайя провёл нас по сумеречным коридорам, скудно освещённым факелами, со стенами из отшлифованного камня и копотью на стрельчатых сводах; в нишах стояли караульные воины-аглийе, которые обнимали себя за плечи и низко склонялись, увидев принца. Коридоры кончились резной деревянной дверью высотой в полтора человеческих роста. Принц распахнул её – и я вышла на узкую смотровую площадку, над которой простиралось бездонное звёздное небо.

– Господин! – закричала я невольно. – Эта та самая странная башня, которую мне показала Нут во сне!

Принц улыбнулся и отпер дверь напротив той, в которую мы вышли. За дверью я увидела сумеречный зал со стрельчатым сводом, длинный ряд светильников в чашах, а в конце ряда – высокую статую Нут, укутанную в серый шёлк.

– Я была тут во сне, – сказала я, чуть не задохнувшись.

Тхарайя кивнул и вошёл в это языческое капище. Приблизившись к статуе богини, он преклонил колена и поцеловал её бронзовую ступню. Шуарле сделал то же самое. Я не знала, смею ли, веруя в Господа, лобызать идола, и осталась стоять поодаль, не двигаясь от робости.

– Благодарю тебя, весёлая госпожа, – сказал принц статуе, – за то, что играла моей жизнью и выиграла для меня удачу.

– Тхарайя! – воскликнула я. – Так нечестно! Это – мои шестёрки!

Принц обернулся ко мне, улыбаясь, как мальчик: у него на щеках появились ямочки, а в глазах танцевали огоньки свечей, подобные хитрым бесам.

– Нет, прекрасная, – сказал он тоном пятилетнего шалуна, украдкой набившего карманы орехами и теперь намекающего на это, чтобы похвастать. – Эти шестёрки – мои.

В ту ночь мы проговорили почти до рассвета.

Шуарле дремал, сидя на полу у моих ног; он положил руки на край постели, а голову на руки. Глядя на него, мне хотелось зевать, но принц меня будил.

Ему хотелось слушать про север, про мой далёкий дом. Я начала рассказывать ему, как и Шуарле, кажется, слишком восторженно; время и печаль начистили мои воспоминания до блеска, как песок чистит серебро – и его высочество, кажется, заметил, что я больше мечтаю, чем говорю по существу. Он начал задавать вопросы.