Корона, огонь и медные крылья

– Я, конечно, ничего не боюсь, просто хочу, чтобы ты помолился на ночь. Языческие земли всё-таки.

Доминик пожал плечами и сказал так равнодушно, что просто неприлично прозвучало:

– Ладно, помолюсь, – а потом вошёл в шатёр вслед за мной.

«Ладно» – не угодно ли?! Это он так согласился. Будто его, голодранца, каждый день приглашал помолиться наследный принц! Всего имущества, что балахон с верёвкой вместо пояса, стоптанные башмаки, затрёпанное Писание и медное Око со стекляшкой какой-то вместо зрачка – а вид такой, будто Иерарх его рукоположил в наставники и дал приход размером с графство!

– Ты специально ломаешься? – спрашиваю. – Цену себе набиваешь? Так просто скажи, сколько ты стоишь – тебе заплатят. Чего хочешь? Быть моим духовником? Придворным проповедником? Земли? Денег? Можешь просто сказать? Без всех этих ужимок?

Он вздохнул и сел на ковёр в стороне, чуть не спиной ко мне. Просто отвернулся, как от хама какого-то! И сказал куда-то в сторону, глухо:

– Да ничего мне не надо, а от тебя – тем более! Я в миру – герцог Дамиан Златолесский, от своих денег и земель отказался ради служения Господу, а ты мне твои предлагаешь… Ты слишком привык покупать, принц. Даром не дают?

От таких слов уже я как-то растерялся. Прямо не знал, что ему ответить. Было зверски неприятно, даже в жар кинуло – но всё равно я не придумал, как его осадить, а сделал вид, что к его выпаду не прислушивался и вообще собираюсь ложиться. Тогда Доминик зажёг свечу и стал читать «Мир и покой даруй в час закатный».

Темнело быстро, но от свечи было очень уютно. И спать, откровенно говоря, сильно хотелось. Глаза сами собой закрывались – я же накануне почти не спал толком, да ещё и Доминик отчитывал вечерние молитвы вполголоса, монотонно. Убаюкал. Но только я начал дремать, как сквозь полусон почувствовал жуткую вонищу тухлятины.

Открываю глаза – здравствуйте! Давно не виделись!

– Смерть и ад! – говорю, уже раздражённо, конечно. – Доминик, это что, вообще, такое?!

И Доминик отозвался из угла, прервав молитву, так же равнодушно, просто-таки абсолютно безразлично:

– Ты что, сам не видишь? Мертвец. Жерар. И я тебя предупреждал.

Я сел. Сон как рукой сняло. Жерар стоял рядом с моей походной постелью.

Выглядел не очень. Ну совсем не очень. Жарко было – и он уже начал гнить, позеленел, глаза вытекли, кое-где кожа лопнула и что-то под ней копошилось. Вид – с души воротит. Но он смотрел на меня своими пустыми склизкими дырами и дёргал губами, будто хочет что-то сказать – а сказать уже, кажется, не мог. Я опустил глаза, чтобы не смотреть ему в рожу – и увидел ноги. Ещё хуже.

Эти уроды закопали его босым. И босые ступни были все в пыли, потрескались, и из трещин текло что-то отвратительное – то ли гной, то ли сукровица. Я вдруг догадался, что он весь этот день, невидимый, тащился за нашим обозом, шёл на своих мёртвых ногах – и от этого понимания стало нестерпимо тоскливо.

Доминик подошёл поближе, присел рядом со мной и сказал Жерару, глядя ему в лицо:

– Бедный мертвец, что же мешает тебе уснуть? Тяжкие грехи? Тогда – прости тебя Господь, я их отпускаю, упокойся с миром, – и всё это так тихо и нежно, будто этот сволочной мертвец при жизни был его приятелем, а не моим. – Несчастная душа, я вижу, что твоё раскаяние искренне – и епитимья уже достаточна для тебя…

Тогда Жерар повернулся к нему, протянул руку – какие-то мелкие белые червячки копошились под ногтями – и снова задёргал губами и лицом. Я бы сейчас что угодно отдал, чтобы его не видеть – а он указывал гнилым пальцем на дверь и то ли бурчал, то ли тихонько хрюкал, распространяя совершенно нестерпимый смрад.

Доминик повернулся ко мне.

– Принц, – сказал он хмуро, – мне кажется, он пытается тебя о чём-то предупредить. Знать бы о чём!

Жерар два раза кивнул, и у него внутри что-то булькнуло, будто потроха уже сгнили в кашу. Я еле удержался, чтобы не блевануть на ковёр не хуже Альфонса, даже привкус желчи почувствовал на языке – а Доминик встал и подал трупу руку!

Представляете, дамы и господа, он взял за руку эту тухлятину! Не изменившись в лице! И сказал нежно и печально:

– Упокойся с миром, Жерар, не мучай себя. Отпусти свою душу туда, где ей быть надлежит, отправляйся к престолу Господню – пусть он рассудит, чего ты достоин. Тут ты уже ничем не поможешь и ничего не изменишь. Да будет с тобой милость Божья, вернись в свою честную могилу!

Тогда Жерар кошмарными рывками, с хлюпаньем каким-то, подтянул руку Доминика к своему рту – видит Бог, я подумал, что сейчас он зубами вцепится, а он поцеловал! Измазал слизью и чем-то чёрным, которое у него изо рта текло – но совершенно правильно приложился, как сын духовный к руке монаха. А Доминик положил вторую руку ему на голову! На пыльные, слипшиеся волосы, на эту мёртвую паклю! Благословляя!

У меня просто к горлу подкатило, я едва успел отвернуться и рот зажать. Прилёг на ложе, лицом вниз, чтобы через подушку не очень воняло, еле-еле отдышался. Когда повернулся, Жерара уже не было, а Доминик вытер руку об балахон и раскрыл Писание. Как ни в чём не бывало!