Корона скифа (сборник)

– Я не понимаю вас, господин Манин. Чего вы тянете время при таком-то раскладе? Зря вы не хотите открыть мне ваши петербургские тайники. Сегодня я смогу вас спокойно перевести через границу, потому что я – граф Загорский, парапсихолог, знаток черной и белой магии и могу отводить глаза. Я вас переведу за очень скромную плату. Матильда Ивановна, госпожа Хотимская-Витте, как бывшая начальница всей пограничной охраны России знакомая пограничникам, давно уже слиняла через контрольную полосу и где-то там лопает шампанское в Стокгольме, в Копенгагене, а может, и в Париже.

Объясните, чего вы ждете? Расстрела? Ведь мышеловка скоро захлопнется! Большевики окрепнут и первое, что они сделают, закроют границу огромным висячим замком. А ключ при каждом обороте будет петь Интернационал! Опомнитесь, Иван Федорович! Нет более царя батюшки, нет вашего друга и заступника Гриши Распутина. Чекисты не сегодня-завтра скажут: «никакой вы не Манин, а самый настоящий Манасевич-Мануйлов!» И ваши заначки в Питере или где-то еще пропадут. Давайте-ка перейдем границу. На той стороне вы дадите мне адреса ваших заначек, я их заучу, как таблицу умножения, и потом в несколько приемов перетащу ваши богатства через запретную черту. Вам это почти ничего не будет стоить, просто возьмете мне билет на пароход до Америки. Вот и все.

– Нет! – проскрипел Иван Федорович, – я не могу сейчас уйти. Мне из Сибири должны привезти ценную картину. Я должен отдать ее до поры в верные руки…

– Фи, какой несговорчивый! Поверьте, без меня вы погибнете от пограничной пули. А я вас мигом переведу, сниму вам дачку у знакомого чухонца. И вскоре все ценности будут у вас.

– Картину жду, редкостная очень… – повторил Манасевич.

– Картину? – переспросил Загоренко-Загорский, – а что за картина такая?

Они пили чай, беседовали, как вдруг в дверь постучали.

– Кто там? – тревожно вопросил Манасевич-Манин.

– Из томскова города, «Прощаль» доставил! – сказал голос за дверью.

Манасевич, ощупывая револьвер в заднем кармане, отпер дверь, не снимая цепочки, выглянул в щелку.

Перед дверью стояли мужик и девушка, держа огромный рулон.

– Союз русского народа! – вполголоса сообщил старик, Россия для россиян, и Бог с нами!

– Проходите.

Старик был одет в сермягу и лапти, девушка была в драной душегрее, в платьице, из грубой серой материи, в стоптанных башмаках. Ее хорошенькая головка была повязана красной косынкой и старой шалью.

Дед Варсанофий пояснил:

– Сначала были одеты прилично. Три раза нас с поезда снимали, как чуждый элемент. «Прощалию» пытались отнять. Потом я сменил одежу. Станут лезть: «Куда едешь, что везешь?», отвечаю, мол, бабушке в деревню холсты везем, выменяли на картошку. Смычка города с деревней. Ну, оно и ничего. Доехали.

А тут я ни в какие трамваи, омнибусы садиться не стал. Да в них с «Прощалией» и не влезешь. У вас в вокзале карта Петрограда висит. Ну, я взглядом ее на квадраты разбил. Сначала в одном квадрате ищу, где господин Манасевич? Так, в этом квадрате нет, перехожу к следующему. Нашел. Чувствую, тут где-то. И пошли с Аленой, рулон этот тяжеленный тянем. И вот дошли по Невскому до сего дома. С адресом в бумажке сверился – точно! Может, еще кое-что старик Варсанофий! Умеет!

Иван Федорович Манасевич приказал развернуть картину. И зрители увидели залитую лунным светом рощу, огромный глаз, висевший на зелененькой ветке березы, из глаза капали крупные хрустальные слезы. Внизу картины была птичка, привязанная за ножку к фонарному столбу, она рвалась к глазу, норовя клюнуть его…

– Да, – сказал граф Загорский, – впечатляет! – а сам при этом смотрел не столько на картину, сколько на Алену.

– Кучерявый! – вскричал Варсанофий, причем лицо его в момент покрылось красными волдырями. – Ты на Алену шибко-то не пялься, не то я у тя глаз выну и на ту же ветку подвешу! – И ты, Алена, чего на него воззрилась? Ты не знаешь, а я помню в томских газетах его смазливое личико печатали. Он с молодых красивых и глупых, как ты, бабенок всю кровь дотла высасывал, поняла? Потом сбежал. Его полиция искала, а он вон где!

Загорский сделал вид, что не слышит старика и обратился к Манасевичу:

– До свидания, Иван Федорович! Как только вы пристроите картину у своих людей, и как только ваши гости отбудут обратно в Сибирь, я снова буду у вас. Тогда мы без проволочек устроим переход. Помните, затягивать с этим делом – опасно…

Загорский ушел, а Варсанофий осенил дверь крестным знамением:

– Чует кошка, чье мясо съела. Небось сразу слинял отсюда. Иудей, его же сразу видно. Ваше превосходительство! Не доверяйте поганцу! Я истинно русский человек, и мне Богом тоже особливая сила дана. Но я с девок кровь не сосу, я их по Божьему предназначению использую. А вот глаза отвести не хуже этого пархатого умею.

– Он не еврей, он хорват! – заступился за графа Манасевич. А ты даже и не знаешь, где она эта граница находится и с чем ее едят.

– Знаю, ваше превосходительство! Я скрозь стены все вижу на десять верст вперед, я всех брунетов бляндинами делаю.

– Это в Питере многие парикмахеры могут – волосы перекрашивать.