Корона скифа

— Забыли нас антрепренеры. А и приезжали, что ставили? Царя Ирода? "Проделки Аглаи"? Скучно, господа! Разве не должны мы жить мечтой о светлой и справедливой жизни? Надо ставить "Ревизора"!

— Самим! Что? Нет у нас, в Томске, талантов? Вот хоть бы взять Николая, чем не Хлестаков?

И действительно Ядринцев, изящный, с длинными и гладкими, ниспадающими на плечи волосами, вполне годился на роль Хлестакова. Его не портили даже щегольские с малюсенькими стеклами очки. Такие очки были в моде. Сам же Потанин выглядел как-то приземленнее, хоть и писал, как и Ядринцев, стихи. У Потанина были волосы, торчащие, трудно ложившиеся в прическу. Всегда торчал надо лбом хохолок, а нос был по-мужицки широковат.

— Молодец, — одобрила предложение Потанина Лилия Александровна Мершрейдт фон Гильзен. — Ах, какой молодец! Многие там узнают себя. Городничего может сыграть Философ Горохов, правда, ведь? Ему даже грима не надо! Только… где играть? И разрешит ли полицмейстер?

— Играть в театре, где же еще? — пояснил обозреватель Томских губернских ведомостей Николай Ядринцев. — Я, конечно, с Хлестаковым душевно не схож, но чего не сделаешь ради хорошего общества? К началу марта всё срепетируем, морозы к тому времени отступят, натопим театр хорошенько и — ура! А этого немца вашего, полицмейстера, мы уговорим, в конце концов, он и сам сдыхает от скуки! Надо же, чтобы у нас повеяло ветром!

Тут же принялись распределять роли. Чиновник губернского управления Олимпий Павлов прекрасный актёр, и вообще душка: бытописатель, его мелодраматические пасторали появлялись в "Губернских ведомостях", он и как художник хорош, пейзажи пишет во французском стиле. Поможет и сцену оформить. Да и хозяин дома, Ванюша Мезгин, что за человек! Одно удивление! Такого и в столицах не сыскать!

— Ваня! Часы те покажи! Новые!

— Что вы! При баронессе!

— Хочу! При мне! Требую, наконец! Разве мы не друзья?..

Баронесса надувает губки, пухлые, рдеющие. Посмотришь на неё и не

поверишь, что могут быть такие яркие глаза, и брови, как нарисованные, и улыбка, колдовская такая…

Мезгин, махнув рукой, (дескать, так и быть), открывает дверь в кабинет, делает приглашающий жест. На столике, отделанном перламутром и с фигурными ножками, стоят бронзовые часы в виде домика.

Все: Лилия Мершрейдт Фон Гильзен, Потанин, Ядринцев, Олимпий, журналист Измаил Кирпичников, два важных чиновника: Феофан Шабалин и Василий Яблонский-Шавронский застыли в ожидательных позах, следя за прыгающей секундной стрелкой. Циферблат — золотое солнышко над мирным домиком.

И вот часы пробили шесть утра, тотчас на крышу домика взлетел ярко-красный петушок и звонко прокукарекал шесть раз. И стены раздвинулись, как бы приглашая зрителей заглянуть в уютную спальню. Там, на широкой кровати, две фигурки — мужчина и женщина, совсем, как настоящие, живые. И что они делают?

Описать это- нужно перо Гоголя, а может, и Николай Васильевич спасовал бы. Всё у фигурок маленькое, но — как настоящее. И видно, что женщина заставляет мужчину, а он отказывается. Но она — вихрь, напор, ураган, вскакивает на него и долго и подробно, совсем по-настоящему, повторяет шесть раз свое сладостное дело.

Потанин смущенно отворачивается, кто-то из мужчин хихикнул. Вдовая баронесса, родственница Потанина, смотрит пристально и серьезно. И потом говорит:

— Это механика… А мы? Неужто мы тоже механизмы? И всё?

И, выходя, из кабинета Мезгина, мужчины размышляют, а что же Лилия имела ввиду? Но спросить никто не решается.

Надеюсь, господа, вы не станете рассказывать всякому встречному и поперечному об этих часах? — спрашивает Мезгин.

Что ты, Ваня, мы же понимаем, что это шутка большого художника. Это лишь для друзей… Мы думаем, ты тоже поможешь нам в оформлении сцены, да и роль мы тебе дадим…

Потанин и Ядринцев пошли домой пешком по заснеженному Томску. Потанин пригласил Ядринцева в Томск, когда открылась вакансия в газете. Оба они писали статьи о том, что Сибири нужно больше независимости, в том числе и экономической.

Это после их статеек, купец ФедорАкулов на дверях своего магазина повесил вывеску, на которой была изображена полная девица с кружком колбасы на вилке, Там были стихи:

В Сибири — лучшая конина, Колбаску нашу кушай Нина, И станет черной твоя бровь, И щеки ярче, чем морковь!

Говорили, что эти стихи по дружбе написал для Акулова Ядринцев, но он в своем авторстве не признавался. Начали рекламировать сибирские товары и другие купцы. Но больше всего молодые сибиряки-патриоты писали о том, что в Томске надо открыть университет, новые театры и музеи. " Больше света!" — так заканчивалась одна из статей Ядринцева.

И Потанин и Ядринцев бывали в больших городах, но их многое привязывало к Томску. Ядринцев, когда шли от Мезгина, пригласил Потанина к Софийскому ключу.

Сюда его не раз в детстве приводили отец и мать. Вода в ключе и зимой и летом бурлила, словно кипела. Прямо над ключом возвышалась Шведская Горка с большим черным крестом на вершине.

— Папа делал вот так! — сказал Ядринцев, — вынул из внутреннего кармана пальто флейту и заиграл. Потанин слушал, склонив голову.