Корона за любовь. Константин Павлович

   — Я в армии, — сказал он, — не более как волонтёр, и все дипломатические сношения между венским и петербургским дворами мне вовсе неизвестны. Да и могу ли я без воли и желания моего отца, без позволения императора входить в какие-либо дипломатические сношения с иностранными дворами?

Князь, тряся седой головой, хотел было возразить на эти доводы, но Константин холодно сказал:

   — Теперь, когда я вижу в вас, князь, дипломатическое лицо, я вынужден, к моему глубочайшему сожалению, изменить прежнее моё обращение с вами. Теперь мы не друзья, как были раньше, а просто волонтёр и высокого ранга дипломатический представитель чужой страны. Прощайте, князь...

Эстергази ничего не оставалось, как сразу же покинуть великого князя.

Мельком глянув на отца, вытянувшегося в седле, окружённого блестящей свитой, Константин заметил, как по щеке императора поползла крупная слеза. Мгновенно слёзы полились и у Константина: он не думал, что отец, тиранивший Суворова в последние месяцы его жизни, способен был всё забыть и плакать о великом человеке.

А людская волна, запрудившая весь Невский, всё катилась и катилась за погребальным катафалком, и не было ей конца...

Из Аугсбурга Константин заехал в Кобург — там во всё время его отсутствия жила его молодая жена Анна Фёдоровна. Но герцог и герцогиня Кобургские встретили его не очень приветливо — они уже знали от дочери, что Константин плохой семьянин, что он мучает жену, фаворитками его становятся женщины всё более и более низкого происхождения, а жена забыта и заброшена. Словом, родители Анны Фёдоровны дали понять Константину, что недовольны его поведением, косвенно высказывали свои взгляды на семейную жизнь, и пребывание это оставило у великого князя более чем удручающее впечатление.

Анна Фёдоровна должна была покинуть свой родовой замок, уехать в постылый Петербург, и Константин ничего не сделал для того, чтобы хоть как-то скрасить её расставание с родителями. Он хмуро ждал, когда она пересядет в его карету, и молчал почти всю неблизкую дорогу.

Зато в Петербурге лицо его расцвело. Отец восторженно встретил сына — в его честь была воздвигнута триумфальная арка, а торжества по случаю его приезда длились больше недели. Балы, обеды, спектакли — всё было в честь героя.

И всё более подозрительно и холодно смотрел на брата Александр.

Константин смутно догадывался о причинах такого охлаждения старшего брата и по-солдатски решил объясниться с ним начистоту.

   — Александр, — торжественно сказал он, едва они остались одни на просторной аллее Царского Села, — в последнее время ты отдалился от меня, всё более ищешь общества Адама Чарторыйского, да и других твоих новых друзей. Я хочу только одного: чтобы ты знал, если когда-нибудь ты станешь государем, более верного и преданного помощника и подданного, чем я, у тебя не будет.

Александр с удивлением смотрел на круглое, курносое, не слишком красивое лицо младшего брата, покрасневшее от усилий выразить свои мысли достаточно чётко и просто.

   — Я всегда был уверен в этом, — негромко ответил он. — Но к чему ты...

   — Батюшка теперь отличает меня больше других, но, поверь, я служил и служу верно царю, отечеству...

Бело-розовое, несколько женственное лицо Александра тоже слегка покраснело, но как-то пятнами, на щеках, на маленьком и слишком округлом подбородке, даже на высоком белом лбу.

   — Завидую я тебе, Константин, — негромко сказал он, — ты был в настоящей кампании, а меня государь не отпустил. И вот ты герой, а у меня будни — смотры, парады, разводы. — Ив порыве былой молодой откровенности, вовсе понизив голос, продолжил: — А каково, если перед всеми генералами, офицерами, солдатами тебе в лицо кричат: «Вам свиньями командовать, а не людьми!..»

Константин поднял голову, глаза его с жалостью и любовью смотрели на брата.

   — Батюшка, — тихо промолвил он, — бывает сердит и суров, но поверь мне, он добрый и щедрый человек.

   — Никогда не знаешь, — ответил Александр, — что ему понравится, а что нет.

   — Я всегда буду тебе верным слугой, — так же тихо повторил Константин.

Константин обнял своего коротышку брата — голова его возвышалась над ним почти на половину, — и Константин обхватил плечи Александра. Они постояли, обнявшись, потом, опомнившись и оглянувшись по сторонам — не видел ли кто их братских объятий, — словно стыдясь, разошлись в разные концы тёмного, заросшего зеленью, сада.

Очень скоро Константину пришлось убедиться в справедливости слов Александра.

Как и прежде, Константин был в чине инспектора кавалерии и должен был приходить на смотры и разводы, пропустить которые не смел никто из офицеров и высших командных лиц. Однажды после развода Павел, очень довольный муштровкой полка, пригласил к обеду и своих сыновей, а за столом стал расспрашивать Константина об Италии, о поведении там солдат и офицеров, завёл разговор и о знаках отличия и особых воротниках на мундирах младших чинов.