Коронатор

Толпа вокруг загудела, так что Анна не могла расслышать ответ короля. Палач нерешительно перекладывал топор из руки в руку.

Глостер уже вел Анну в сторону. Не спуская глаз с плахи, она машинально следовала за ним, но внезапно остановилась. В просвете между двумя помостами виднелся установленный под навесом трактира стол, за которым, нарядные и веселые, восседали венценосный Эдуард Йорк и его приближенные.

Это казалось невероятным. Анна видела перепуганного трактирщика, подносящего лордам вино, видела кубки на столе, уставленном яствами. Король Эдуард, весь в белом атласе с золотой цепью на груди, неспешно обгладывал куриную ножку. Рядом с ним сидел Кларенс, веселый, возбужденный, заискивающе поглядывающий на старшего брата. Далее лицом к помосту сидели другие лорды, одних Анна знала, других нет. Они ели и пили, а на их глазах казнили людей!

– Государь! – вновь воскликнул сэр Уильям Стэнли. – Пощадите моего брата ради меня!

Король небрежно отбросил кость и поднялся. Высокий и статный, он неторопливо ополоснул пальцы в поднесенной стольником серебряной чаше и проговорил:

– Сэр Уильям, вы, не щадя жизни своей, бились за нашу победу, вы ранены. И я с радостью дарую жизнь вашему брату, но при одном условии: никогда больше Томас Стэнли не поднимет меч против Белой Розы, больше того – сам встанет под ее стяги, сражаясь за процветание династии Йорков.

Лорд Томас медленно встал с колен, ветер откинул седые волосы с его лица.

– Согласен, государь. Но и я имею свое условие.

– Ого! Вы дерзки. Но я слушаю вас.

– После победы Белой Розы никто не должен причинить вреда леди Маргарите Бофор, графине Ричмонд, и ее сыну.

Толпа заколыхалась, а король рассмеялся.

– Согласен от всего сердца, сэр Томас. Я слишком чту дам, чтобы не понять того, кто даже на пороге смерти отстаивает их интересы.

Палач перерезал веревки, и барон, поддерживаемый младшим братом, благополучно спустился с помоста. Король собственноручно налил ему вина в бокал. Толпа ликовала, люди славили милосердие короля Эдуарда, а на соседнем помосте палач уже заносил топор над очередной жертвой.

Теперь Ричарду удалось увлечь Анну за собой. Она шла, как во сне, и очнулась, лишь когда оказалась в небольшом монастыре, где брат-травник, шепча ей слова утешения, повел ее в глубь построек. Ричард остался снаружи, отчего Анна испытала некоторое облегчение.

Герцог был по-своему мягок с ней, но она беспрестанно ощущала некое давление с его стороны. Сейчас же, когда она спустилась в монастырскую лечебницу, избавившись от черных всепроникающих глаз Ричарда, она могла полностью отдаться своей скорби.

Тело графа Уорвика лежало на каменном столе у окна, сквозь которое просачивалось так мало света, что монаху пришлось зажечь еще несколько свечей. Анна стояла не шевелясь и неотрывно глядя на того, кого еще недавно называли Делателем Королей и чье имя вот уже более десяти лет заставляло содрогаться ланкастерцев и йоркистов.

Отца уже обмыли, но еще не одели. Его руки покойно лежали вдоль тела, ноги и бедра были прикрыты сукном. Анна видела широкую грудь отца, его упругий плоский живот, жилистые недвижные кисти. Лицо Уорвика было спокойно и прекрасно. Исчезло выражение усталости, разочарования, недовольства. Покоем и миром окрасила смерть его черты. Таким Анна не помнила его при жизни. Отец всегда был слишком подвижным, лицо его постоянно менялось, жило, передавая тысячи и тысячи оттенков души.

От тела исходил резкий запах, но это не был трупный запах. Кожа казалась золотисто-бледной в блеске свечей, а страшные багровые рубцы и раны, наскоро зашитые, пересекались со старыми побелевшими рубцами. Некоторые из них Анна помнила с детства, как, например, этот рубец у уха или эту шишку на плече. Когда она была ребенком и отец носил ее на руках, она любила теребить ее, нащупав сквозь одежду и ни на миг не задумываясь о том, что могла причинить ему боль.

Раны были везде, но страшнее других были чудовищный синий рубец, выходивший из-под покрывала и достигавший грудной клетки графа, а также рана на горле – черная зияющая дыра. Анна помнила, как Ричард сказал, что ее отца зарубил Филип. И сейчас, глядя на эти страшные рубленые раны, она тихо застонала.

– За что, Фил?.. Зачем ты сделал это? Зачем?

Она осела на колени и, уткнувшись лицом в холодное, твердое, резко пахнущее тело отца, завыла сквозь сцепленные зубы, сдерживаясь из последних сил. Но боль рвала, разрывала, и через миг она уже не могла ее удержать и закричала, забилась в истерических рыданиях, так что брат-травник, возившийся с какими-то склянками в углу, торопливо вышел прочь.