Коронация, или Последний из романов

Эраст Петрович испытующе посмотрел мне в глаза.

– Что ж, Зюкин. Вчера я понял, что вы не трус. Если хотите, идёмте с нами. Надеюсь, вы понимаете, в какое опасное дело ввязываетесь?

* * *

Мы с японцем остались за поворотом, вперёд пошёл один Фандорин.

Осторожно высунувшись из-за угла, я смотрел, как Эраст Петрович, вновь наряжённый «фартовым», идёт своей пружинистой походочкой по середине мостовой. В небе сиял острый и кривой, как турецкий ятаган, месяц, и ночную хитровскую улицу было видно так ярко, будто горели фонари.

Фандорин спустился к подвальным воротам, и я услышал, как он спросил:

– Кода, ты?

Ответа было не разобрать.

– Я – Стрый, из варшавских лихачей, – весело сказал Эраст Петрович, приближаясь к невидимому с моего места часовому. – Мы с Кодой кумаки не разлей вода. Ваши-то все? И Культя причамал?… Да знаю я маляву, знаю. Сейчас…

Послышался резкий звук, словно кто-то с размаху расколол полено, и Маса подтолкнул меня: пора.

Мы проскочили открытое место, сбежали вниз. Фандорин, согнувшись, рассматривал врезанную в ворота дверь. Рядом, привалившись к стене, сидел вихрастый парень с закатившимися глазами и судорожно разевал рот, как вынутая из воды рыба.

– Хитрая д-дверь, – озабоченно сказал Эраст Петрович. – Видите, проволока? Как в хорошем магазине – когда входишь, звенит колокольчик. Но ведь мы люди скромные, верно? Мы проволоку вот так, ножичком. Зачем людей от беседы отвлекать? Тем более что господин Культя, оказывается, уже прибыл, или, как п-принято говорить в здешнем бомонде, «причамал».

Я не мог взять в толк, чего это Фандорин так весел. У меня от волнения (надеюсь, что это было именно волнение, а не страх) поклацывали зубы, а он чуть ли не руки потирал и вообще держался так, будто мы затеяли некое радостное, хоть и не вполне пристойное развлечение. Помнится, подобным образом вёл себя Эндлунг перед тем, как повезти Павла Георгиевича в какое-нибудь злачное место. Я слышал, что есть порода людей, для которых опасность – вроде вина для пьяницы или дурмана для пропащего опиумиста. Очевидно, к этому разряду относился и бывший статский советник. Во всяком случае, это объясняло бы многое в его поведении и поступках.

Фандорин тихонько толкнул дверь, и она отворилась без скрипа – стало быть, петли были хорошо смазаны.

Я увидел покатый спуск, озарённый багровыми отсветами пламени. Где-то внизу горел костёр или факелы.

Мы спустились по довольно узкому проходу шагов на двадцать, и Фандорин, шедший впереди, вскинул руку. Стали слышны гулкие, подхваченные каменными сводами голоса. Мои глаза немного свыклись с мраком, и я увидел, что проход образован двумя штабелями старинных дубовых бочек, прогнивших от времени и сырости.

Эраст Петрович вдруг пригнулся и проскользнул в зазор между бочек. Мы последовали за ним.

Оказалось, что огромные деревянные ёмкости стоят невплотную, и щели меж ними образуют некое подобие лабиринта. Мы бесшумно крались этим извилистым путём, определяя направление по бликам на потолке и звучу голосов, делавшихся все более слышными, так что вскоре я уже мог различать отдельные слова, хоть и не всегда понимал их значение.

– …завтра… за базлан макитру пробурю… когда свистну, тогда и кукарекнешь…

Эраст Петрович свернул в узкий лаз и двигаться перестал, замер. Я высунулся из-за его плеча, и увидел диковинную, зловещую картину.

Посреди открытого и довольно обширного пространства, со всех сторон окружённого рядами тёмных бочек, стоял дощатый стол. Вокруг стояло несколько железных треног, в которые были воткнуты факелы. Огонь мигал и потрескивал, к сводчатому потолку тянулись струйки верного дыма.

За столом сидели шестеро: один во главе, пятеро по остальным трём сторонам. Вожака я мог разглядеть лучше, чем прочих, потому что он был повёрнут лицом как раз в нашу сторону. Я увидел грубое и сильное лицо с выступающим лбом, резкими складками вдоль рта, расширяющейся нижней челюстью, но моё внимание привлекло даже не лицо, а правая рука главаря, лежавшая на столе. Вместо кисти она заканчивалась трехзубой вилкой!

Культя – а это вне всякого сомнения был он – ткнул своей невероятной рукой в стоящее перед ним блюдо, подцепил кусок мяса и отправил в рот.

– Никто не кукарекает, – сказал один из сидевших спиной. – Гутора нет. Нешто мы без понятия. Но ты хоть стукалку навесь. В чем мазан-то, а? Чё мы тут тыримся? Чё пухнем? Уж невмочь портки тереть. Вина не пей, в листки не чеши. Этак околеешь.

Остальные заворочались, зашумели, выказывая явное согласие говорившему.

Культя неторопливо жевал, поглядывая на них глубоко посаженными, тонущими в подбровных тенях глазами – лишь искорки поблёскивали. Дал своим товарищам немного пошуметь, а потом вдруг с размаху ударил вилкой по блюду. Раздался треск, и крепкая глиняная посудина раскололась пополам. Сразу стало тихо.