Коронация, или Последний из романов

– Это Арбат и его окрестности, второй Пречистенский участок. Гувернантка выйдет из коляски вот здесь, у Малого Афанасьевского, потом, как бы в нерешительности, помедлит и свернёт сюда, на Большой Афанасьевский, оттуда на Сивцев Вражек, потом…

Он ещё довольно долго перечислял повороты, сверяясь по бумажке. Все внимательно слушали, хотя её величество, судя по брезгливой складке у рта, больше думала о запахе пота, явственно исходившем от распаренного обер-полицмейстера.

– Итого – я уже посчитал – она минует на своём пути девятнадцать отрезков, на которых расположено двести тридцать домов. – Ласовский торжествующе оглянулся на государя и отчеканил. – И в каждом из этих домов будет находиться по моему человеку. В каждом! Именно этим сейчас и занимаются мои помощники. То есть при всей видимой случайности маршрута гувернантки она все время будет находиться в поле нашего зрения, однако же злодеям это будет невдомёк, поскольку филёры, агенты и переодетые городовые расположатся в обывательских домах и квартирах. Если она пройдёт по всему пути, а к ней все ещё никто не приблизится, она сделает второй заход, третий – сколько понадобится.

– Толково, не правда ли? – самодовольно осведомился Симеон Александрович, очень гордый своим полицмейстером.

– П-позвольте, полковник, – вдруг подал голос Фандорин. – А вы уверены, что мадемуазель Деклик, никогда прежде не бывавшая в Москве, не запутается в вашем мудрёном маршруте?

Ласовский насупился:

– Я лично запрусь с ней в комнате и заставлю выучить наизусть все углы и повороты. У нас останется для этого целый час.

Фандорин, казалось, был удовлетворён ответом и ни о чем больше не спрашивал.

– Нужно послать за склаважем, – вздохнув, сказал государь. – И да поможет нам Господь.

В половине пятого, когда бледная, с решительно закушенной губой мадемуазель шла к экипажу, где её ожидали два жандармских офицера в штатском, в коридоре к ней подошёл Фандорин. Я был рядом и слышал каждое слово.

– От вас, сударыня, требуется только одно, – очень серьёзно сказал он. – Не подвергать жизнь мальчика угрозе. Будьте наблюдательны, это ваше единственное оружие. Я не знаю, что з-задумал Линд на этот раз, но руководствуйтесь собственным разумением, никого не слушайте и никому не доверяйтесь. Для полиции важна не столько жизнь вашего воспитанника, сколько избежание огласки. И ещё… – Он посмотрел ей прямо в глаза и проговорил то самое, что недавно пытался, да не сумел сказать я. – Не вините себя в случившемся. Если б вы и не оставили малыша одного, ваше присутствие все равно ничего бы не изменило. Лишь прибавило бы лишнюю жертву, потому что доктор Линд свидетелей не оставляет.

Мадемуазель быстро-быстро затрепетала ресницами, и мне показалось, что с них слетела слезинка.

– Merci, monsieur, merci. J'avais besoin de l'entendre.[17] Она положила Фандорину руку на запястье – совершенно так же, как давеча мне – и ещё пожала. Он же, префамильярно стиснув ей локоть, кивнул и быстро пошёл к себе с таким видом, будто очень куда-то спешил. От всех этих пожатий я окончательно пал духом.

Забегая вперёд – позднее станет ясно, почему – расскажу, чем закончилась операция московской полиции.

План полковника Ласовского был очень недурён и наверняка увенчался бы успехом, если б Линд исполнил условия предложенной им же встречи. Но именно этого коварный доктор, увы, и не сделал.

Итак, гувернантка ехала в коляске на Арбат. В руках у неё был бархатный ридикюль с бесценным сокровищем, рядом находились два жандарма: один напротив, другой на козлах.

Сразу за Крымским мостом, когда экипаж повернул на какую-то улицу (если не ошибаюсь, она называлась Остоженкой) мадемуазель вдруг выпрямилась в полный рост, обернулась вслед проехавшей навстречу карете и пронзительно закричала:

– Мика! Мика!

Офицеры тоже оглянулись и успели увидеть меж колыхнувшихся занавесок заднего оконца синюю матросскую шапочку.

Разворачивать коляску – как и мне накануне – времени не было, но, к счастью, навстречу ехал извозчик.