Коронация, или Последний из романов

В другой раз зацепил ногой за нечто корнеобразное, при ощупывании оказавшееся человеческой грудной клеткой.

Когда растянулся в третий раз, подо мной что-то звякнуло. Я схватился за карман – «Орлова» там не оказалось.

В ужасе я крикнул:

– Камень выпал!

Фандорин зажёг спичку, и я увидел расколотый горшок, в котором тускло поблёскивали неровные кружочки. Взял один – серебряная монета, старинная. Но сейчас было не до монет. Неужто я выронил бриллиант не сейчас, а во время одного из предыдущих падений? Тогда отыскать его будет ох как непросто.

Слава богу, с третьей спички Эраст Петрович увидел полузарывшийся в пыль камень и забрал себе, а я после случившегося возражать не посмел. Насыпал себе в карманы две пригоршни монет из клада, и мы побрели дальше.

Не знаю, сколько часов это продолжалось. Иногда мы садились на землю, чтобы передохнуть. Вторую ночь подряд я проводил в подземелье, и, ей-богу, затрудняюсь сказать, какое из них пришлось мне меньше по вкусу.

Нельзя было даже посмотреть, который час, потому что от сырости спички скоро размокли и загораться не желали. Когда я во второй раз споткнулся о уже знакомые кости, стало ясно, что мы бродим по кругу. Тогда Фандорин сказал:

– Знаете, Зюкин, так дело не пойдёт. Вы хотите, чтобы по вашим рёбрам бегали к-крысы?

Я передёрнулся.

– Я тоже не хочу. А значит, хватит фланировать, надеясь на авось. Нужна система. Теперь мы движемся так: строго чередуем п-повороты. Один раз направо, один раз налево. Вперёд!

Но и после введения «системы» мы шли ещё очень долго, пока, наконец, вдали не забрезжил слабый свет. Я кинулся к нему первым. Лаз сузился, как-то весь съёжился, и пришлось ползти на четвереньках, но это было ничего, потому что свет делался всё ярче. Уже у самого края я ухватился рукой за холодный, шершавый корень, и он вдруг с сердитым шипением пружинисто рванулся из моих пальцев. Змея! Охнув, я дёрнулся и ударил макушку о камень. Разглядел на узкой головке заструившейся прочь чёрной ленты жёлтые пятна – это был безобидный уж. Но сердце все равно колотилось, как бешеное.

Нора вывела к подмытому водой берегу реки. Я увидел окутанную утренним туманом тёмную баржу, крыши складов на той стороне и в некотором отдалении – полукруглые арки железнодорожного моста. – Недалеко же мы с вами п-продвинулись, – сказал Фандорин, распрямляясь и отряхивая перепачканный кучерский кафтан. От длинной чёрной бороды он успел избавиться, широкополую шляпу потерял, кажется, ещё в склепе.

Я проследил за направлением его взгляда. В нескольких сотнях шагов, озарённые первыми лучами солнца, мягко поблёскивали купола Новодевичьего монастыря.

– Очевидно, этим лазом монахи пользовались, чтобы тайно д-добраться до реки, – предположил Фандорин. – Интересно, для каких целей.

Мне это было совсем не интересно.

– А вон и часовня! – показал я. – Идёмте скорей. Господа Карнович и Ласовский наверняка нас обыскались. И не столько нас, сколько «Орлова». То-то обрадуются!

Я улыбнулся. В эту минуту от простора, света, утренней свежести меня переполняло то особое чувство жизненной полноты, которое, вероятно, некогда испытал воскресший из мёртвых Лазарь.

– Вы хотите вернуть «Орлова» Карновичу? – недоверчиво спросил Фандорин.

В первое мгновение мне показалось, что я ослышался, но затем я понял, что господин Фандорин, как и я, обрадован благополучным исходом кошмарной ночи и оттого настроен на шутливый лад. Что ж, есть обстоятельства, при которых и Зюкин непрочь пошутить, хоть бы даже и не с самым приятным собеседником.

– Нет, я хочу отнести камень доктору Линду, – ответил я, посредством сдержанной улыбки давая понять, что оценил шутку и отвечаю ей в тон.

– Ну то-то же, – с серьёзным видом кивнул Эраст Петрович. – Вы ведь понимаете, что если мы отдадим б-бриллиант властям, то больше его не увидим. Тогда мальчик и Эмилия обречены.

Только теперь до меня дошло, что он вовсе не шутит.

– Вы и вправду намерены вступить с доктором Линдом в самочинный торг? – на всякий случай все же уточнил я.

– Да, а как же иначе?

Мы оба замолчали, уставившись друг на друга с равным недоумением. От моего душевного подъёма не осталось и следа. Во рту пересохло от скверного предчувствия.

Фандорин окинул меня взглядом с головы до ног, будто видел впервые и спросил – как мне показалось, с любопытством:

– П-постойте, Зюкин, разве вы не любите маленького Мику?

– Очень люблю, – удивился я такому вопросу.

– И ведь… к Эмилии вы тоже неравнодушны?

Я чувствовал себя очень усталым, мы оба были перепачканы в пыли и глине, пахло травой и рекой – от всего этого возникало ощущение, что обычные условности не имеют значения. Только поэтому я ответил на сей вопиюще нескромный вопрос.

– Мне небезразлична судьба мадемуазель Деклик.

– Итак, на карту поставлена жизнь д-двоих людей. Людей, которых вы… Ну, скажем, «судьба которых вам небезразлична». И вы готовы пожертвовать этими людьми ради куска шлифованного углерода?

– Есть вещи, которые значат больше, чем любовь, – тихо сказал я и вдруг вспомнил, что то же самое Фандорин не столь давно говорил Ксении Георгиевне.