Коронация Зверя

– Ой, не могу! – повторяла она в изнеможении, не обращая внимания на ласки поклонника.

Цыган приблизился и загородил проход.

– Послушайте… – сказал я строже, приподнимаясь со скамьи. – К вам по-человечески…

– Тебе, что, терпило, зубы жмут? – подавшись ко мне, вспылил цыган. – Ща, мухой поправлю.

Зина потянула меня за рукав, я снова сел.

Дальнейшие события раскручивались с мучительной предсказуемостью ночного кошмара, когда все твои худшие опасения тут же реализуются одно за другим. Цыган поставил на лавку бутыль, быстрым движением достал из заднего кармана бритву, ловко выкинул узкое лезвие.

– Лопату покажь, – он отвел руку, точно собирался полоснуть меня по лицу. – Пыро!

Я достал бумажник, цыган вырвал его из моих рук, хотел передать битюгу. Лахудра цепко перехватила.

– Ептыть! – заорала она. – Бабла вагон! Зелень, без бэ в натуре!

Она загоготала и вытащила пачку долларов. Битюг сграбастал валюту своей клешней, отнял у нее бумажник, стал рыться, выворачивая бумажник наизнанку.

– Мобилу давай! – весело приказал цыган. – И бикса тоже! Еще какая ботва есть?

Я достал свой розовый телефон, протянул ему.

– Ну, Вася, ты жжешь! – Он схватил мобильник, показал битюгу. – Гля, Слоня, какой педрильник, ну не могу!

Битюг тоже заржал. Захохотала и лахудра. Зина громко прошептала мне в ухо:

– Сиди смирно!

Дальше началось кино. Реальность распалась на фрагменты, похожие на стоп-кадры из рекламного ролика, где брызги неожиданно застывают в воздухе, время становится тягучим, как смола, а луч света раскладывается на хрустальные составляющие, радужные, как на обложке альбома «Пинк Флойд».

Я не видел, как Зина поднялась с лавки, – я смотрел на цыгана: на его лице появилось странное выражение, что-то вроде прелюдии к удивлению. И почти одновременно Зина ударила его ногой в пах – это я видел точно. Цыган беззвучно разинул рот, пытаясь то ли крикнуть, то ли вдохнуть. В тот же момент Зина, пружинисто подскочив на месте, влепила пяткой ему в подбородок. На ней были мотоциклетные башмаки на толстой подметке, высокие, на шнуровке – башмаки я заметил раньше, в них она дюйма на три выше. Цыган, раскинув руки, отлетел к противоположному окну, гулко стукнувшись затылком в стекло. Где-то звякнула упавшая бритва.

Все это заняло секунды две. Думаю, спутники цыгана просто не поняли, что произошло: лахудра еще продолжала хихикать, а битюг – потрошить мой бумажник. Цыган выглядел неважно: он был без сознания, челюсть выбита, из носа на тренировочную фуфайку текла темная кровь. Меня удивило обилие крови.

Зина скользнула в проход, упруго приняла стойку, выставив вперед левую руку.

– Быдло-гоп-спортивные-штаны, – сказала она, медленно наступая на битюга с подругой. – Рамсы попутал, братюня.

Лахудра завизжала – до нее наконец дошло. Битюг – смесь недоверия с изумлением – как завороженный, смотрел на неподвижного приятеля.

– Быстро бабки в лопатник! – коротко приказала Зина. – Эй ты, жоханый олень, кому говорю! Бабки в лопатник!

Битюг неуклюже пытался впихнуть купюры обратно в бумажник.

– Справился? Положи на скамейку!

Тот не справился, но тут же положил бумажник на лавку.

– А теперь… – Зина сделала к ним шаг. – На цырлах отсюда – бегом марш!

И они действительно побежали. В проходе валялся мой розовый телефон, я поднял. Поглядел на неподвижного цыгана.

– Пошли отсюда. – Зина быстро протянула мне бумажник, и я увидел, как у нее тряслись руки. Просто ходили ходуном.

45

Мы выскочили на следующей станции с унылым названием «Трудовая». Квадратные часы на столбе показывали несуразные без пяти девять, на платформе было пусто. Спустились по железной лестнице, внизу Зина неожиданно рванулась к кустам, я услышал, как ее вырвало. Бумажник во внутреннем кармане топорщился, но достать и сложить деньги как следует у меня не хватило духу – после рук битюга дотрагиваться до него было противно.

Пересекли куцую площадь, пустую и темную, в чахлом пристанционном скверике притаился на постаменте гипсовый Ленин, мелкий, не крупней ребенка. Тут пахло пылью и жасмином, за кустами угадывались какие-то невзрачные дома, на высоком столбе сиял бесполезный фонарь, освещавший кусок бурого неба.

На ощупь выбрались на кривую улицу. Из-за поворота выпячивала оштукатуренный бок церковь, слишком белый даже в ночи. На паперти в неудобной позе спали нищий и пара собак.

– А когда жасмин цветет? – неожиданно спросила Зина.

Она шагала чуть впереди и спросила не останавливаясь.

– Весной, – нерешительно ответил я. – Наверное. А что?

Улица пошла круто вверх, асфальт кончился, под каблуками захрустел гравий – у меня на секунду появилось чувство, что там, за холмом, должно быть море. Моря не оказалось; с холма открывались какие-то сумрачные поля, тускло сияла река, на юге грязным заревом тлела Москва. Этот отсвет доползал до середины неба, окрашивая все вокруг густой сепией. Возникло жутковатое ощущение, что мы стоим на дне какого-то гигантского озера, заполненного темной болотной водой. Воняло влажной сажей, очевидно, болота продолжали гореть.

– Что за река? – спросил я, хоть мне было совершенно плевать на это.