Коронная дата Великой Победы. 75-дневная Вахта Памяти в честь 75-летия знаменательной даты

После лечения приехала в Москву. Хотела поступить в Литинститут. Только стихи её признали незрелыми. Тогда, приложив немало упорства и много хитрости, Друнина вновь вернулась на фронт! «Два с лишним года понадобилось мне, чтобы вернуться в дорогую мою пехоту!» – искренне сокрушалась Юлия Владимировна даже через сорок лет. Она радовалась, что попала на фронт. Была искренне счастлива тем, что в лихую для Отчизны годину сумела ей помочь. А каким тяжёлым для «тургеневской девушки» было то испытание, нам уже никогда не узнать. Холод, сырость, костров разводить нельзя, спали на мокром снегу. Если удавалось переночевать в землянке – это уже удача, но всё равно никогда не получалось как следует выспаться. Едва приляжет сестричка – и опять обстрел, и опять – в бой, раненых выносить, и многопудовые сапоги с налипшей грязью, длительные переходы, когда буквально падаешь от усталости, а надо было всё равно идти. Просто потому, что надо. А ещё вселенская грязь и как следствие – чирьи. А ежедневные артобстрелы и ежечасные свидания со смертью. И то дикое отчаяние, которое периодически охватывало её от сознания собственной беспомощности, когда раненые умирали у неё на руках. Могла бы спасти, если бы поблизости был настоящий госпиталь, настоящие врачи и инструменты! Но донести, доползти она не всегда успевала. Сверх всего ещё и чисто женские проблемы, о которых почти не вспоминают писатели и кинематографисты послевоенной поры. Просто потому что не ведают о тех нечеловеческих страданиях советских бойцов.

«И сколько раз случалось, – писала Друнина много лет спустя, – нужно вынести тяжело раненного из-под огня, а силёнок не хватает. Хочу разжать пальцы бойца, чтобы высвободить винтовку – всё-таки тащить его будет легче. Но боец вцепился в свою “трёхлинейку образца 1891” года мёртвой хваткой. Сам почти без сознания, а руки помнят первую солдатскую заповедь – никогда, ни при каких обстоятельствах не бросать оружия! Девчонки могли бы рассказать ещё и о своих дополнительных трудностях. О том, например, как, раненные в грудь или в живот, стеснялись мужчин и порой пытались скрыть свои раны. Или о том, как боялись попасть в санбат в грязном бельишке. И смех и грех!»

21 ноября 1944 года саму Юлию настигло очередное ранение и контузия. После чего она была списана подчистую.

«До сих пор не совсем понимаю, / Как же я, и худа, и мала, / Сквозь пожары к победному Маю / В кирзачах стопудовых дошла. / И откуда взялось столько силы / Даже в самых слабейших из нас? / Что гадать! – Был и есть у России / Вечной прочности вечный запас».

На этот раз старшине медицинской службы, инвалиду в Литинституте не посмели отказать. На студенческой скамье сидела в той же старшинской форме. И – в кирзачах. В них же и на танцы бегала. В те времена худоба считалась ужасно немодной и некрасивой. Юля надевала по две пары чулок под рейтузы. Под кофточку засовывала шёлковое платье, чтобы казаться попухлее. Думалось, что, когда мама вернётся из эвакуации, жизнь как-то образуется. Но отношения их, испортившиеся во время, когда Юля сразу после похорон отца ушла на фронт, так потом и не наладились. Мать и дочь совершенно не понимали друг друга. Будто с разных планет. В это время она и познакомилась с начинающим поэтом, младшим по званию (сержантом), одногодком Николаем Старшиновым. Поженились на первом курсе. А через год у них родилась красавица, как мать, Леночка. И оба, молодые, писали стихи, засыпая над детской коляской…