Коронный разряд

Пусть время в архивах исходит только сегодня вечером, но встречу Борис Игнатьевич назначил на час дня, заманивая упоминанием обещанных бумаг по моей кровной родне. Уверен, большую часть материалов по ним он в архив так и не вернул, не смотря на все обещания. Кое-что, разумеется, положил на полки, но основной пакет информации определенно станет предметом торга, манипуляций и давления.

На этот раз встреча была в небольшом кафетерии в трех кварталах от рабочего места полковника — подальше от центра, элитарности и случайных встреч. Даже парковка тут была не отдельной, а являлась частью дороги к деловому центру средней руки, работники которой и составляли основную публику, не особо торопящуюся возвращаться на рабочие места с обеда. Плотно расставленные столики, мерцание телевизоров по углам и ненавязчивая музыка, которая совсем не совпадала с изображением на экранах. Запахи кофе и сигарет, мерное гудение вытяжки и звон стальных ложечек о тарелки. В общем, как и во многих других местах города, самым интересным в заведении оставались люди — в той их отчаянной и энергичной ипостаси, которая сочетает прозрачные пластиковые стаканчики с кипятком и разговоры о выборе «Порше».

— У ваших сотрудников поддельные документы, — встретило меня многообещающее приветствие.

Никаких обещанных бумаг у Бориса Игнатьевича с собой не было. Более того — ни сумки, ни папки с собой, в которой они могли храниться. Да и начало разговора ломало ожидаемый сценарий беседы.

— Я знаю.

Полковник вопросительно поднял брови, ожидая продолжения такой откровенности. Но я был тих и не стремился завладеть инициативой.

— Это нарушает наши договоренности. Я вынужден задержать их на несколько суток, до выяснения личности. — Вновь совершил он подачу, ожидая реакции.

— Не желаете уточнить личности у меня?

— Не желаю! — Жестко постановил он. — Вас могли ввести в заблуждение! Вы отдаете себе отчет, что это могут быть агенты иностранного, враждебного государства?!

— Так это что же получается, — изобразил я растерянность. — Если все всплывет, вас повесят за государственную измену?

Борис Игнатьевич нервно поерзал.

— Мы должны удостовериться, что с ними все чисто, — произнес он в итоге. — Это займет не более двух недель.

— Это ваш долг, — согласился я.

— Ваши люди побудут у нас в гостях, — подытожил Борис Игнатьевич, расслабляясь.

— Вряд ли, — усомнился я.

— Максим Михайлович, вы же только что согласились с такой необходимостью, — посмотрел он с укором, словно на недоросля, возражающего умным советам старших.

— Проверяйте заочно.

— Чтобы они сбежали?

— Но, Борис Игнатьевич, — смотрел я на него честным и открытым взглядом. — Они уже не в стенах вашего ведомства.

— Что значит… — Запнулся он на половине фразы и посмотрел совсем недобро.

— Вы же не станете давать команду на розыск? — Продолжил я таким же безмятежным тоном. — Столько неудобных вопросов получится, право слово. Причину придется выдумывать.

— Это бред и фарс, — фыркнул полковник. — Я их не выводил. Кроме меня, ни у кого таких полномочий нет и быть не может.

— Сами вышли, — похлопал я ресницами, а затем ответил столь же жестким взглядом. — Вы знаете, иногда я удивляюсь тотальному пренебрежению низовым персоналом, который моет ваши полы, подметает ваши улицы и убирает за вами грязь. Никто не отличает узбеков от киргизов и таджиков. Китайцы, казахи, калмыки, буряты — вы же живете с ними бок о бок, но даже не пытаетесь разобраться в акцентах и традициях. Взять хотя бы ваших дворников, прошедших все степени проверки вашей же службы безопасности. Как их зовут? Как звучит их голос? Какого цвета глаза, которые они угодливо прячут, улыбаясь и встречая вас поклонами? Не злитесь, Борис Игнатьевич, этого не знает даже охрана на проходной. Мои люди вышли по своим пропускам вчера вечером. Я прощаю вам недостаток времени в архивах и сегодня же сообщу наверх, что не имею к вам никаких претензий. Я нашел то, что искал.

В силуэте Бориса Игнатьевича, замершего недвижной глыбой над столом, за это время не произошло ни единого изменения — будто даже не дышал, воспринимая даже не информацию, суть которой улавливалась даже краем уха. Он словно пытался запечатлеть мой образ целиком, отпечатывая его в своей душе диким порывом ненависти.

— Я желал, как лучше, — проговорил он, словно с трудом ворочая языком. — Со мной можно было договориться.

— Я открыт для предложений. — Чуть отклонился я назад, увеличивая расстояние и стравливая напряжение конфликта.

— Пожалуй, нет, — тяжеловесно уронил Борис Игнатьевич. — Дальше мы будем сотрудничать на моих условиях.

— На предмет чего? — Полюбопытствовал я.

— Общество узнает о вашем происхождении. У меня есть рычаги и возможности. Ваше желание меня не интересует.

— Признаться, я равнодушен к кровной родне, — пожал я плечами. — Свара за власть, знаете ли, не привлекает абсолютно.