Коронованный рыцарь

Он посмотрел на нее и по ее лицу заметил, что ее что то смущает и беспокоит.

— Что с тобою, растрепочка? Или и тебе завидно, что твоя сестра будет фрейлиной? — тихо сказал он ей.

— Дядя! — укоризненно произнесла она.

Он не заметил тона.

— Если ее сделают фрейлиной, то и тебя… Иначе это будет несправедливо… За это вступлюсь и я.

— Но я совсем не хочу, дядя… — с неподдельным ужасом отстранилась от него Полина. — Я совсем не о том.

— Вот как!.. Почему же?

— Я не умею притворяться… Ты знаешь… Какая же я буду придворная?..

— Ничего, привыкнешь…

— Я не хочу привыкать к дурному… Я не о том…

— О чем же?

— Дядя, милый, зачем ты не сказал сегодня правды?

— Какой правды?

— О Викторе Павловиче…

Иван Сергеевич вспыхнул и несколько мгновений молчал под испытующим взглядом молодой девушки.

— Ишь, растрепка, — смутился старик… — Ну, да вот что я тебе скажу на это, а ты запомни… Знаешь пословицу: «Ложь бывает во спасение»… Только не во спасение себя, а других…

— Я не понимаю…

— Значит можно сказать и неправду, если правдой ты выдашь тайну другого…

— Значит у Оленина есть тайна?

— Значит…

— А… Теперь я спокойна за тебя, дядя…

Вошедший лакей доложил, что чай подан. Все общество отправилось в столовую, где был прекрасно сервирован стол для чая и закуски.

Разговор за столом сделался общий.

Выпив стакан чаю и закусив, граф Кутайсов первый стал прощаться и уехал. По его приглашению, с ним поехал и Дмитревский.

Вскоре разъехались и остальные гости и сами хозяева разошлись на покой.

В эту ночь не спала в семействе Похвисневых одна Зинаида Владимировна. «Золотые горы» и придворное знание, обещанные графом Кутайсовым, окончательно, вскружили голову тщеславной девушке.

XXII Во дворце

Ирена ушла тем же таинственным ходом.

Виктор Павлович бросился в постель, разбитый нравственно и физически пережитыми треволнениями дня. Его страшно клонило ко сну, но заснуть он не мог.

Кровь еще продолжала клокотать в мозгу и кроме того, как только его одолевала дрема, готовая перейти в желанный сон, его обоняние поражал раздражающий нервы запах.

Это был запах смеси каких-то сильных духов и молодого женского тела, оставленный после себя Иреною.

Тщетно Оленин ворочался с боку на бок, ложился ничком в подушки.

Роковой запах преследовал его и отгонял, казалось, уже совсем овладевавший им сон.

Так промучился он до рассвета.

В пять часов вошел в спальню Степан будить барина, согласно отданному последним еще накануне приказанию.

К шести часам Виктору Павловичу надо было быть во дворце.

Он знал, что государь именно в этот час выходит из своей опочивальни, и хотя ему не было назначено часа, но его величество мог о нем вспомнить и счесть неаккуратным, а последнее свойство людей особенно гневило государя.

В числе рассказов, слышанных Олениным о Павле Петровиче, был следующий, обошедший все петербургские гостиные, случай, происшедший с генерал-прокурором графом Самойловым.

Он однажды опоздал приехать во дворец, и государь, выйдя, по обыкновению, в шесть часов к своим министрам, тотчас заметил, что генерал-прокурора еще не было.

Павел Петрович вынул часы и стал время от времени на них посматривать.

Прошло четверть часа, полчаса, а Самойлова все не было.

Государь подозвал к себе одного из адъютантов и приказал поставить у крыльца дворца офицера сторожить приезд генерал-прокурора и тотчас ему доложить о нем.

Граф Самойлов приехал без двадцати пяти минут семь.

Павлу Петровичу было тотчас доложено.

Он пошел к нему на встречу через несколько комнат и, встретив, как гостя, усадил и сказал:

— Теперь уж, граф, более чем половина седьмого часа, и все то, зачем вы были мне нужны, я уже сам, вместо вас, сделал и теперь вы мне не нужны. Извольте ехать обратно и приезжайте уже к вечеру, в назначенное время.

Граф был поражен этими немногими словами, как громом, и, конечно, уже в следующие дни не опаздывал.

Урок этот послужил на пользу и всем другим.

Этот рассказ вспомнил Виктор Павлович и сонный вскочил с постели, оделся с помощью Степана и, сев на поданные уже к крыльцу сани, поехал в Зимний дворец.

От дежурного адъютанта он узнал, что государь примет его перед разводом и что высочайший приказ о зачислении его в измайловский полк капитаном послан еще вчера.

Пришлось ожидать часа два.

Раний приезд его не был, однако, лишним, так как адъютант сказал ему, что о его прибытии будет сейчас же, по заведенному порядку, доложено государю.

Оленин вмешался в толпу ожидающих, как и он, приема офицеров разного рода оружия, прибывших для смены караула или развода.

Он прислушался к разговорам.

— Молодец, Чулков, в одни сутки смастерил себе новый мундир… Посмотрим, заметит ли его величество… — говорили в кучке офицеров, близ которой стоял Виктор Павлович.

— Какой Чулков? Какой мундир? — послышались вопросы, видимо, не посвященных в предмет беседы.

— Гвардейский сержант… еще совсем юноша…

— Что же с его мундиром?

— Да ничего… Вчера на разводе он стоял крайним в шеренге… Молодец, высокий, статный… Государь обратил на него внимание, до тонкости рассмотрел его мундир и даже погладил сукно, да вдруг и говорит: