Короткая дорога

— Да, нам утром звонили из Москвы, из министерства, — сказала Юлия Владиславовна, а я лишь мысленно развёл руками. Хорошенькие “знакомства” у Ольги в медицинской сфере! — Признаться, я удивлена: этим больным никто не интересовался очень много лет, насколько мне известно, его родители скончались, другим родственникам он не интересен, к сожалению. Да и случай в моей практике весьма нестандартный… Однако, факт отсутствия родных не отменяет врачебной тайны, диагноз я могу раскрыть только по предписанию соответствующих органов. Понимаете? — Более чем, — согласно кивнула валькирия. — Доктор, нас интересует не диагноз, а обстоятельства, благодаря которым этот человек оказался в вашем стационаре. — Но это случилось более тридцати лет назад! — воскликнула заведующая. Заглянула в лежавшую на столе толстую папку. Надо полагать, история болезни. — Да, поступил в детскую психиатрию на Песочной в июле восемьдесят пятого года в тяжёлом состоянии, по достижению совершеннолетия переведён к нам. В специнтернат не отправляем, поскольку может представлять опасность для себя и окружающих. — До сих пор? — невольно вырвалось у меня. — Три с половиной десятилетия прошло! — Такое случается, — ответила Юлия Владиславовна. — Позвольте узнать, о каких “обстоятельствах” вы только что упоминали? — Дело в том, — осторожно начала валькирия, — что тем летом в посёлке бесследно исчезли несколько человек. Мы предполагаем, что ваш пациент мог стать первой жертвой, но выжил — сумел убежать, вырваться. — Жертвой? Или виновником? — уточнила докторша. — Нет-нет, исчезновения произошли уже после его госпитализации. Но почему вы спросили именно о “виновнике”? Есть веские основания? — Найдутся. Осенью восемьдесят пятого года в детской клинике он убил двоих сопалатников примерно своего же возраста, плюс-минус. Недосмотр персонала, никто не предполагал, что четырнадцатилетний подросток, пусть и с острым душевным расстройством, способен на подобное. Главврача тогда сняли, это есть в сопроводительном письме, высланном нам с Песочной при переводе. Здесь он тоже… Отличился. Обошлось без погибших, но трое сотрудников в разные годы серьёзно пострадали, один — до инвалидности. Если верить записанным в те времена сведениям от родителей, характеристике из школы, это был тихий, ничем не примечательный ребенок. И вдруг такое. — Всё настолько плохо? — Понимаю, что мне не по чину оперировать подобными терминами, — ответила Юлия Владиславовна, — но лет сто назад его сочли бы одержимым. Тяжело одержимым, — выделила она интонацией. — Мне иногда кажется, что его состояние нечто большее, чем обыденный понятный диагноз. Подобные случаи описаны в медицинской литературе, но их очень немного.

Мы с Ольгой переглянулись.

Врачебная тайна врачебной тайной, но нам удалось выяснить достаточно, чтобы осознать — Юлии Владиславовне достался крайне сложный пациент. С годами ничего не менялось, нечастые ремиссии, когда он становился “почти нормальным”, сменялись патологической, запредельной агрессией. Странные движения, странная речь — он начинал говорить на несуществующем языке. Прозвучал термин “диссоциативное расстройство”, в просторечии — раздвоение личности, причём вторая “личность” за многие годы так себя и не раскрыла. Это был, как выразилась заведующая отделением, “точно не человек”, сиречь больной не ассоциировал себя с Наполеоном или Юлием Цезарем из анекдотов про сумасшедших. Нечто иное, а вот что именно — психиатры так и не докопались, alter ego пациента не шло на контакт.

— Можно спросить, — неожиданно прервала сама себя докторша, — а вы, собственно, кто? Замминистра не станет звонить моему начальству ради обычных посетителей. Будь вы из органов, предъявили бы документы, верно? Неужели частные сыщики?

И заливисто рассмеялась.

— Близко, но не точно, — парировала Ольга. — Буду откровенной. Нам действительно необходимо выяснить, что именно случилось летом восемьдесят пятого года, чтобы предотвратить возможное повторение этих событий. Просьба: нельзя ли взглянуть на больного? Как угодно, в глазок, через щелочку, может быть в его палате стоит видеокамера? — Отказать законно я могла бы только в одном случае: окажись больной осуждённым по уголовному кодексу, в этом случае требуется особое разрешение, да и содержатся такие пациенты с других учреждениях. Сослаться на врачебную этику тоже можно, но мне строго-настрого приказано помочь вам. Потому — идёмте. Не забудьте маски, в коридорах и вправду понаставили камер: нам влетит за несоблюдение карантинного режима. Инструкции простейшие: ничего не трогайте, двери палаты не касайтесь. Я не уверена, что зрелище вас порадует, поскольку больной в помрачённом сознании, но, если это необходимо — пожалуйста. Кто я такая, чтобы возражать главному врачу и товарищам из министерства?