Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау

Неужели она забыла, как ей было плохо в ранние потерянные годы, когда ее ничему не учили? О том, как она настрадалась? Об ужасных рубцах на ее спине? (От ожогов.) Может, и забыла. Но что, если установления нового века лишают силы обеты старого? Как бы то ни было, в те лихорадочные недели, последовавшие за исключением из школы, когда Бели́ металась в постели, не силах смириться с разлукой с «мужем», в ее сознании иногда образовывались невероятной прочности сгустки. Первый урок, преподанный ей любовью: чувства хрупки, а мужчины способны на запредельную трусость. Из этого смятения и разочарования родился ее первый сознательный зарок, тот, которому Бели́ будет верна всю свою жизнь и в ДР, и в Штатах, и далее везде. Я не стану никому подчиняться. Она больше никогда не будет ведомой, отныне она сама себе рулевой. Ни начальники, ни монахини, ни Ла Инка, ни ее несчастные покойные родители – только я, прошептала Бели́. Я сама.

Это решение поставило ее на ноги. Вскоре после головомойки, имевшей целью вернуть ее к учебе, Бели́ надела платье Ла Инки (которое на ней едва не лопалось) и поехала в центральный парк. Путешествие не самое захватывающее. Но для Бели́ оно стало предвестником всего остального в ее жизни.

Вернувшись домой к вечеру, она объявила: я нашла работу! Ну да, скривилась Ла Инка, в кабаках всегда нехватка рабочей силы.

Это был не кабак. Может, Бели́ и значилась ярчайшей пута, шлюхой, в космологии своих соседей, но куэро, беспутной девкой, она никогда не была. Нет, она получила место официантки в одном из ресторанов в парке. Владельцу заведения, полному, хорошо одетому китайцу по имени Хуан Тэн, работницы были не нужны; на самом деле он даже не знал, нужен ли он сам здесь. Бизнес – ужас, жаловался он. Очень много политика. Политика хорошо для политиков, но плохо для все. Лишние деньги нет. А сяких работников уже и так много.

Но Бели́ отказ не устроил. Я много чего умею. И она сдвинула лопатки, добавляя убедительности своим «плюсам». Мужчина чуть менее добродетельный воспринял бы это как откровенное приглашение, но Хуан только вздохнул: кто не знать, тому не стыд. Мы тебя пробовать. Испытательный срок. Повысить не обещаю. Не политика гостей принимать.

– А сколько вы будете мне платить?

– Платить! Не платить! Ты официантка, твои на чай.

– Но чаевые, это сколько?

Хуан опять помрачнел.

– Точно нет. Я не знать.

Вмешался его брат Хосе с красными воспаленными глазами; он не подходил к ним, оставаясь в игровой зоне. Мой брат хочет сказать, что чаевые по ситуации.

И вот теперь Ла Инка качает головой: официантка. Но, иха, ты – дочь пекарки, ты и понятия не имеешь, как обслуживать людей в ресторанах.

Поскольку Бели́ в последнее время не проявляла энтузиазма ни в пекарне, ни в учебе, ни в уборке, Ла Инка решила, что ее дочь превратилась в законченную сангана, бездельницу. Но она упустила из виду, что в своей первой жизни наша девочка была криада, домашней рабыней; половину своих прожитых лет Бели́ не знала ничего кроме работы. Ла Инка предрекла, что Бели́ сбежит из ресторана не позднее чем через два месяца, но наша девочка и не думала сбегать. Напротив, на работе она зарекомендовала себя с лучшей стороны: никогда не опаздывала, не прикидывалась больной и вкалывала как заведенная; ее объемистый зад так и мелькал между столиками. И черт возьми, ей нравилась эта работа. Конечно, не президент республики, но для четырнадцатилетней девчонки, жаждавшей вырваться из дома, место официантки – большая удача, это во-первых; а во-вторых, работа держала ее на плаву, при деле и среди людей – так ей сподручнее было дожидаться, пока не материализуется ее Светлое Будущее.