Короткая ночь долгой войны

Ставлю ноги на педали и резко двигаю рулями. Застигнутый врасплох питух роняет фляжку, и она летит за борт. Отрешенным взглядом провожает Корж коварно упорхнувшую, как эфемерную мечту, посудину и лишь после этого обращает взор к небу. Обращает и тут же вскакивает, хватает меня за плечо. Лицо его вытягивается, он тычет пальцем в зенит;

- «Ме-е-сс»!

И ныряет поспешно на дно кабины. Я слежу, как завороженный, за плывущим одиноко белым облачком, на фоне которого промелькнул тонкий силуэт фашистского истребителя, и тщусь успокоить себя надеждой: авось не заметил меня среди луговых зеленей? Не спускаю с него глаз и жмусь к земле еще ближе. Хочется слиться с лей, раствориться среди ее пятен, но напрасны старания, я немцу виден, как на ладони, однако почему-то не атакует. Решил поиграть со мной в кошки-мышки? Он вполне может позволить себе такое с нашим безоружным братом... У него пушки, пулеметы, а у меня на борту одна ракетница, да и та у Коржа, который, видать, дословно последовал небезызвестному мудрому совету: «не трать, кум, силы, садись на дно...» - и сел на дно кабины.

Чудак! Думает, так уцелеет. Да его раньше меня прошьет очередь. Ах, проклятая беспомощность, уж второй раз сегодня наваливается на меня глупая смерть. Серая акулья тень «мессера» уже в пологом пике, догоняет.

- Проклятый «кукурузник», из-за тебя погибаю! - вырывается у меня в отчаянье, и тут же - вопрос: «А если б ты был на истребителе?» Ха-ха! Тогда известно что: как только «месс» начнет водить носом, прицеливаться, нужно тут же скользнуть к земле. Вряд ли фашист заметит уловку и успеет на нее среагировать, следовательно, трасса пройдет мимо. Ага! Так оно и есть. Пока... Вот он шевельнулся, наводит... ловит меня в перекрестие прицела... сейчас нажмет гашетки... Ну, пронесись, нечистая сила! Толчком - ручку вправо, пинком - левую педаль, жму, давлю, как гадюку, и резко сбрасываю газ. Огненная струя немца задевает верхнее крыло, пыль, мусор подсасываются из фюзеляжа, завихряются в кабине. Я не вижу «мессершмитта», слышу только сотрясающие воздух грохот пушек и рев мотора, а земля уже в двух метрах от меня, скорость потеряна до нуля, но я газ не даю, наоборот: выключаю магнето и добираю ручку до упора. Самолет прыгает, как оглашенный, по колдобинам, по кочкам, ветки кустарника хлещут крылья, рвут перкаль обшивки. Меня нещадно швыряет по кабине, затем с силой вперед - под колесами густое болото. Машина как бы спотыкается, поднимает хвост и застывает, уткнувшись мотором в землю. Я упираюсь в приборную доску, чтоб не раскроить голову, и в тот момент, когда ноги мои оказываются вверху, а голова внизу, вижу, как что-то надо мной мелькает - темное, расплюснутое.

«Отвалился хвост!» - вскрикиваю про себя. В это время «хвост», возопив истошным голосом, вернее - голосом Коржа, брякается на землю и улепетывает в кусты - только брызги болотные летят из-под каблуков. Я вываливаюсь из кабины и - за ним. Смотрю, «месс» разворачивается на повторную атаку. Припускаюсь еще проворней к густому тальнику, скрываюсь в зарослях. Немец с воем пикирует и... удаляется без стрельбы. На редкость самоуверенный осел, воображает, что вогнал меня в болото одной очередью! Смеюсь злорадно ему вслед.

Приближается Корж, мокрый от грязи и пота, шмыгает носом, спрашивает, чуть заикаясь:

- П-почему он не-не стрелял вт-торично?

- Ты, кажется, очень жалеешь?

- Н-не, старшой, если б ты знал, что я пережил только что! Н-нет, ты не знаешь. Совершенно ясно видел дорогу в пекло, оно было прямо перед моими гла­зами...

- Ну, и какими благими намерениями выстлана дорога? - пытаюсь я острить и только теперь примечаю, что Коржа трясет не на шутку. Даже лицом изменился, страдалец, в обычно сонных, сейчас широко раскрытых глазах полнилось новое выражение.

- Когдя я увидел рядом фашистскую морду, в моем животе что-то произошло. Клянусь честью! Меня буквальным образом стошнило.

- Это от «коросиновки» выдрало тебя, - уточняю я.

- Ой, не напоминай мне, старшой, о ««керосиновке» Бр-р-р... Когда фашистский дракон полз на меня и пускал трассы, я окончательно попрощался с жизнью навсегда. Но ты... ты чудо-молодец! Я же видел своими глазами, как ты его обманул.

- У тебя явно рентгеновские глаза, коль можешь видеть сквозь обшивку кабины...

- Неважно, ты спас мне жизнь. Я этого никогда... никогда...

- Стоп! - говорю. - Не заносись, не люблю. Если не спасать жизнь людей, то и воевать некому будет. Меня беспокоит другое.

- Самолет? Сейчас верну его в нормальное положение.

- Не стоит соблазнять «худых», пусть торчит так до темноты.

- Верно! Я и в темноте отремонтирую, не сомневайся. Как поется в песне? «Грозней всех самолетов - бронированный «ил», но для его ремонта везут сырья вагон, а мне фанерный ящик, и кончен весь ремонт».

- Не о ремонте я думаю, а о том, как бы заморить червячка. Прямо-таки сосет от голодухи. Странная натура у меня: после встрясок всегда почему-то тянет на жратву...

- Это мы сей минут!

- И захвати этой, как ее, керосиновой чуморыловки... Спрыснем наше великое везенье. Такое случается нечасто...