Короткая ночь долгой войны

Почему в этот раз она выбрала себе в отцы молодого Станислава Муханова, понять было невозможно. Что-то ее к нему привлекло. Может, то, что он парень веселый, чуткий и честный даже в самых будничных мелочах Думается все же, дети гораздо проницательней нас, потому и ощущении их острее, и впечатления безошибочнее.

Не отпуская руки своего нового папы, Надя прижалась к ней щекой. Муханов густо покраснел, растерялся, не найдется, что отвечать, что делать. Взволнованное лицо заблестело. Смахнул рукавом гимнастерки бисеринки пота на лбу, нагнулся, поднял девочку на руки, поцеловал в щеку, сказал дрогнувшим голосом:

- Хорошо, Надюша, хочешь - буду тебе папой.

Опустил счастливо сияющую глазами на пол, буркнул в сторону:

- Надолго ли...

Прошло несколько дней, и штабной писарь сообщил, что готовит наградной материал на присвоение Щербе посмертно звания Героя Советского Союза. Лабутин расписывал так, что-де самолет подожгли над целью, а самого летчика ранили, и тогда он в полном сознании направил горящую машину на скопление врага.

- Как это? - окружили меня летавшие, на чьих глазах случилась трагедия. - Мы же видели, как он взорвался в воздухе еще на подходе к цели.

Не мог и я не согласиться, что это липа, вредная выдумка, позорная к тому же: гибель человека используется для показухи. Это сильнее любой заразы разлагает души молодых воинов.

О наших разговорах тут же донесли Лабутину. Он вызвал меня, спросил укоризненно:

- Вы что же, против того, чтобы в полку были Герои?

- Не против, если Герои истинные.

Глаза Лабутина забегали.

- Странно вы себя ведете. Вместо уважения к памяти павшего товарища, своего командира, вы оплевываете его! И не стыдно? Или вас тревожит его слава?

- Меня тревожит ложь.

- Если и есть какие-то отступления от истины, то они только на пользу. Они поднимают дух всего коллектива полка.

- Это что-то новое... - сказал я. - До сих пор было известно, что ложь подкашивает людей, да и вы это знаете прекрасно и все же...

Сжав сильными пальцами виски, Лабутин помолчал в раздумье. Вдруг выпрямился, мрачно подчеркнул:

- Щерба на моей совести, тут ничего не попишешь. Не нужно было проявлять мягкотелость, пускать его в последний вылет, но очень уж просился он. Я ошибку свою осознаю и ответственности с себя не снимаю. «Щерба очень просился? Что-то я не припоминаю такого...» Зато навсегда осталось в памяти его растерянное лицо с печатью обреченности. Но раз командир сознает собственную оплошность... Ведь он верил в Щербу, как летчиком нахвалиться не мог.

- Разрешите идти? - поднялся я. Лабутин жестом велел подождать, снял трубку телефона управления дивизии, попросил начальника штаба, сказал ему:

- У вас лежит на меня наградной материал, прошу пока движения ему не давать. Почему? М-м-м... По некоторым моральным соображениям. Нет, личного порядка. Да, настаиваю. Доложу лично при встрече.

«Наградной материал? - удивился я. - А за что, собственно, награждать Лабутина? Ведь ни единого боевого вылета не сделал! Может, за выдающиеся организаторские способности? Не иначе как за участие в полковой самодеятельности...»- осенило меня.

- Вот так, - повернулся Лабутин, кладя трубку. - Я знаю, среди летного состава есть шептуны, недовольные тем, что командир полка не летает на боевые задания. Не надо возражать! - поднял Лабутин руку с растопыренными пальцами, хотя я и не собирался опровергать очевидное. - Наверное, - продолжал Лабутин,- шептуны забыли «Чапаева». В кинофильме есть мудрый эпизод, где, когда должен быть командир: впереди на лихом скакуне или позади на возвышенности, чтобы видеть все и всех. Для всего свое время...

«Зачем он мне это говорит?» - не мог я никак взять в толк. Понял лишь на следующее утро, когда в таблице боевого расчета вместо себя увидел фамилию Лабутина в качестве ведущего второй четверки. Первую группу возглавлял опытный замкомэска Брезицкий.

Группа улетела с задачей нанести штурмовой удар по скоплению самоходной артиллерии и автомашин возле Тормосина. А минут двадцать спустя над аэродромом возник одинокий штурмовик и, выпустив с ходу шасси, приземлился. Что-то неладное с ним. Видать, серьезное, коль сел поперек поля. Издали видно: кабина открыта, номера на фюзеляже не распознать, залит темным моторным маслом. Зарулил на стоянку командира полка. Ясно.

Бросаемся к нему. Лабутин стоит у самолета похожий на черта, каким рисуют его в сказках, размахивает руками и ругается. Он с ног до головы и моторном масле. Показывает на загаженный самолет:

- Лопнул, должно быть, провод, тьфу! Уж не повезет, так не повезет...

- И не говорите! Первый блин всегда комом...-сочувствуют ему скорее насмешливо, чем искренне, если судить по выражению на физиономиях. Уж больно похож сейчас бравый Лабутин на мокрую курицу. Такими зрелищами балуют нас нечасто.

Сопровождаемый эскортом техников, он удаляется в их землянку отмываться, а ординарец убегает за сменой белья и чистым обмундированием.

Налетался...